Уильям Шекспир - Венецианский купец

Входит Шейлок.

Что скажешь, Шейлок? Что нового в купеческом мире?

Вы же знаете, — никто не знает лучше вас, — что у меня сбежала дочь!

Совершенно верно. Я даже знаю портного, который ей делал крылышки, на которых она улетела.

А Шейлок сам знал, что птичка уже оперилась. В эту пору они все улетают от родителей — такова уж их природа.

Будь она за это проклята!

Непременно — если судьей ей будет дьявол. 46

Моя собственная плоть и кровь взбунтовалась!

Ах ты, старая падаль! Взбунтовалась в такие годы!

Я говорю: дочь моя, моя собственная плоть и кровь.

Между твоей плотью и ее больше разницы, чем между черной амброй и слоновой костью; а между вашей кровью — больше, чем между красным вином и рейнвейном. Но скажи, что ты слышал: потерял Антонио корабль на море или нет?

Вот еще моя беда! Банкрот, мот, который едва смеет нос показать на Риальто; нищий, а привык таким щеголем расхаживать по рынку! Пусть попомнит о своем векселе! Он все называл меня ростовщиком — пусть попомнит о своем векселе! Он давал деньги в долг из христианского человеколюбия — пусть попомнит о своем векселе!

Ну, я уверен, если он и просрочит, не станешь же ты требовать его мяса: на что оно годится?

Чтобы рыбу на него ловить! Пусть никто не насытится им, — оно насытит месть мою. Он меня опозорил, помешал мне заработать по крайней мере полмиллиона, насмехался над моими убытками, издевался над моими барышами, поносил мой народ, препятствовал моим делам, охлаждал моих друзей, разгорячал моих врагов; а какая у него для этого была причина? Та, что я жид. Да разве у жида нет глаз? Разве у жида нет рук, органов, членов тела, чувств, привязанностей, страстей? Разве не та же самая пища насыщает его, разве не то же оружие ранит его, разве он не подвержен тем же недугам, разве не те же лекарства исцеляют его, разве не согревают и не студят его те же лето и зима, как и христианина? Если нас уколоть — разве у нас не идет кровь? Если нас пощекотать — разве мы не смеемся? Если нас отравить — разве мы не умираем? А если нас оскорбляют — разве мы не должны мстить? Если мы во всем похожи на вас, то мы хотим походить и в этом. Если жид обидит христианина, что тому внушает его смирение? Месть! Если христианин обидит жида, каково должно быть его терпение по христианскому примеру? Тоже месть! Вы нас учите гнусности, — я ее исполню. Уж поверьте, что я превзойду своих учителей!

Входит слуга.

Синьоры, мой господин, синьор Антонио, дома и желал бы побеседовать с вами обоими.

А мы его сами везде искали.

Входит Тубал.

Вот еще один из их племени; третьего им под стать не подберешь — разве сам дьявол обратится в жида!

Саланио, Саларинои слугауходят.

Ну что, Тубал, какие новости из Генуи? Нашел ты дочь мою?

Во многих местах слышал о ней, но найти ее не мог.

Ну так, так, так, так! Пропал брильянт, за который я заплатил во Франкфурте две тысячи дукатов! До сих пор проклятие еще не обрушивалось так тяжко на наше племя; я его никогда не чувствовал так до сих пор. Две тысячи червонцев — в одном этом брильянте, и еще другие драгоценные камни! Хотел бы я, чтобы моя дочь лежала мертвой у ног моих с драгоценными каменьями в ушах! Чтобы ее похоронили у моих ног, а червонцы положили в гроб! Так ничего о них не слышно? Ну, конечно! А сколько истрачено на поиски — я и не знаю! О, чтоб тебя! Убыток за убытком! Столько-то украл вор, да столько-то — чтобы найти вора, и никакого удовлетворения, никакого отмщения. Нет такого несчастья, как то, что на меня обрушилось! Нет вздохов, кроме моих; нет слез, кроме тех, что я проливаю.

Нет, и у других людей бывают несчастья. Антонио, как я слыхал в Генуе…

Что? Что? Что? Несчастье, несчастье?

У него потерпел крушение корабль, возвращавшийся из Триполиса.

Благодарю бога! Благодарю бога! Это верно? Это верно?

Я говорил с несколькими матросами, спасшимися при кораблекрушении.

Благодарю тебя, добрый Тубал! Добрые вести! Добрые вести! Ха-ха! Где же это? В Генуе?

Дочь ваша истратила в Генуе, как я слышал, в один вечер восемьдесят дукатов.

Ты в меня вонзаешь кинжал! Не видать мне никогда больше моего золота! Восемьдесят дукатов зараз! Восемьдесят дукатов!

Со мной приехали в Венецию несколько кредиторов Антонио; они клянутся, что он должен неминуемо обанкротиться.

Очень рад этому! Я его истерзаю! Я его замучаю! Я рад этому!

Один из них показывал мне кольцо, которое он получил от вашей дочери за обезьяну.

Проклятье ей! Ты меня терзаешь, Тубал; это была моя бирюза, — я получил ее от Лии, когда был еще холостым. Я бы не отдал ее за целую обезьянью рощу! 47

Но Антонио безусловно пропал.

Да, это верно, это совершенно верно! Ступай, Тубал, найми мне заранее пристава, договори его за две недели до срока. Я вырежу у Антонио сердце, если он только просрочит; когда его не будет в Венеции, тогда я буду волен делать дела, как хочу. Ступай, ступай, Тубал! Мы встретимся в нашей синагоге; ступай, добрый Тубал; в нашей синагоге, Тубал.

Уходят.

Бельмонт. Комната в доме Порции.

Входят Бассанио, Порция, Грациано, Нериссаи свита.

Помедлите, день-два хоть подождите

Вы рисковать; ведь если ошибетесь —

Я потеряю вас; так потерпите.

Мне что-то говорит (хоть не любовь),

Что не хочу терять вас; вам же ясно,

Что ненависть не даст подобной мысли.

Но, если вам не все еще понятно

(Хоть девушке пристойней мысль, чем слово), —

Я б месяц-два хотела задержать вас,

Пока рискнете. Я б вас научила,

Как выбрать… Но тогда нарушу клятву.

Нет, ни за что! Итак, возможен промах.