Бернард Шоу - Человек и сверхчеловек

В целом книга прошла весьма неплохо. Критики посильнее довольны, послабее — запуганы; знатоков позабавил мой литературный балаган (устроенный для Вашего удовольствия), и только юмористы, как ни странно, читают мне нотации — со страху они позабыли о своей профессии и самыми странными голосами заговорили вдруг о велениях совести. Не все рецензенты меня поняли; как англичане во Франции с уверенностью произносят свои островные дифтонги, думая, что это и есть добрые французские гласные, так и многие из рецензентов предлагают в качестве образцов философии Шоу что-нибудь подходящее из своих собственных запасов. Другие стали жертвой подобия идей: они называют меня пессимистом, потому что мои замечания задевают их самодовольство, и ренегатом, потому что в компании у меня все Цезари, а не простые и славные ребята. Хуже того — меня обвинили в проповеди «этического» Сверхчеловека, то есть нашего старого друга Справедливого, превращенного в Совершенного! Это последнее недоразумение так неприятно, что лучше я воздержусь от комментариев и отложу перо, пока мой постскриптум не стал длиннее самого письма.

Роубэк Рэмсден в своем кабинете просматривает утреннюю почту. Обстановка кабинета, красивая и солидная, говорит о том, что хозяин — человек со средствами. Нигде ни пылинки; очевидно, в доме по меньшей мере две служанки, не считая чистой горничной, и есть экономка, которая не дает им прохлаждаться. Даже макушка Роубэка блестит; в солнечный день он кивками головы мог бы гелиографировать приказы расположенным в отдалении войсковым частям. Впрочем, больше ничто в нем не наводит на военные ассоциации. Только в гражданской деятельности приобретается это прочное ощущение покоя, превосходства, силы, эта величавая и внушительная осанка, эта решительная складка губ, которую, впрочем, теперь, в пору успеха, смягчает и облагораживает сознание, что препятствия устранены. Он не просто почтеннейший человек; он выделяется среди почтеннейших людей, как их естественный глава, как председатель среди членов правления, олдермен среди советников, мэр среди олдерменов. Четыре пучка серо-стальных волос, — скоро они станут белыми, как рыбий клей, который напоминают и в других отношениях, — растут двумя симметричными парами над его ушами и в углах широкой челюсти. На нем черный сюртук, белый жилет (дело происходит в прекрасный весенний день) и брюки не черные, но и не то чтобы синие, а скорей одного из тех неопределенных промежуточных оттенков, которые изобретены современными фабрикантами для полной гармонии с религиозными убеждениями почтенных людей. Он еще не выходил сегодня из дому, поэтому на ногах у него домашние туфли, а ботинки стоят наготове у камина. Догадываясь, что у него нет камердинера, и видя, что у него нет секретарши с пишущей машинкой и блокнотом для стенограмм, думаешь о том, как мало, в сущности, повлияли на домашний уклад наших парламентариев всякие современные новшества, равно как и предприимчивость владельцев железных дорог и гостиниц, готовых отпустить вам полтора дня ( с субботы да понедельника ) истинно джентльменской жизни в Фолкстоне за две гинеи, включая проезд первым классом в оба конца.

Сколько лет Роубэку? Это вопрос весьма существенный для интеллектуальной пьесы, ибо здесь все зависит от того, когда протекала его юность — в шестидесятых годах или в восьмидесятых. Так вот, Роубэк родился в 1839 году, был унитарием [122] Унитарий — сторонник унитарианской церкви, возникшей в XVI в. в ходе борьбы торговой буржуазии против феодальной церкви. Унитарии отрицают учение о «триединстве» божества. и фритредером [123] Фритредер — сторонник свободы торговли от вмешательства государства в дела предпринимателей. Фритредерство достигло в Англии наибольшего влияния в первой половине XIX в. с мальчишеских лет и эволюционистом со дня выхода в свет «Происхождения видов»; вследствие этого всегда причислял себя к передовым мыслителям и к неустрашимым реформаторам.

Когда он сидит за своим письменным столом, справа от него окна, выходящие на Поргплэнд-Плэйс. Оттуда, если бы не спущенные шторы, любопытный зритель мог бы, словно с просцениума, созерцать его профиль. Налево, у внутренней стены, величественный книжный шкаф и ближе к углу дверь. У третьей стены два бюста на цоколях: слева Джон Брайт [124] Брайт, Джон (1811–1889) — английский буржуазный политический деятель. Один из лидеров фритредерства. , справа Герберт Спенсер. В простенке между ними гравированный портрет Ричарда Кобдена [125] Кобден, Ричард (1804–1865) — английский политический деятель; вместе с Джоном Брайтом возглавлял сторонников фритредерства. , увеличенные фотографии Мартино [126] Мартино, Гарриет (1802–1876) — английская писательница. , Хаксли и Джордж Элиот, автотипии аллегорий Дж. Ф. Уоттса [127] Уоттс, Джордж Фредерик (1817–1904) — английский живописец, член Королевской Академии; автор многочисленных портретов английских общественных деятелей. (Роубэк предан искусству со всем пылом человека, который его не понимает) и гравюра Дюпона [128] Дюпон, Луи Пьер (1797–1892) — французский гравер; прославился своими гравюрами с картин современных ему французских художников, особенно Делароша. с Деларошева «Полукружия» в Школе изящных искусств, где изображены великие художники всех веков. За спиной Роубэка, над камином, фамильный портрет в таких темных тонах, что на нем почти ничего нельзя разглядеть. Рядом с письменным столом кресло для деловых посетителей. Еще два кресла в простенке между бюстами. Входит горничная и подает карточку. Роубэк, взглянув, кивает с довольным видом. По-видимому, гость желанный.

Рэмсден. Просите.

Горничная выходит и возвращается с посетителем.

Горничная. Мистер Робинсон.

Мистер Робинсон — молодой человек на редкость приятной внешности. Невольно возникает мысль, что это и есть первый любовник, так как трудно предположить, что в одной пьесе могут оказаться два столь привлекательных персонажа мужского пола. Стройная, элегантная фигура в трауре, как видно, недавно надетом; маленькая голова и правильные черты лица, приятные небольшие усики, открытый ясный взгляд, здоровый румянец на юношески свежем лице; тщательно причесанные волосы красивого темно-каштанового оттенка, не кудрявые, но шелковистые и блестящие, нежный изгиб бровей, высокий лоб и слегка заостренный подбородок — все в нем обличает человека, которому предназначено любить и страдать. А что при этом он не будет испытывать недостатка в сочувствии, тому порукой его подкупающая искренность и стремительная, но не назойливая услужливость — знак природной доброты. При его появлении лицо Рэмсдена расцветает приветливой, отечески-ласковой улыбкой, которую, однако, тут же сменяет приличествующая случаю скорбная мина, так как на лице у молодого человека написана печаль, вполне гармонирующая с черным цветом его костюма. Рэмсдену, по-видимому, известна причина этой печали. Когда гость молча подходит к столу, старик встает и через стол пожимает ему руку, не произнося ни слова: долгое сердечное рукопожатие, которое повествует о недавней утрате, одинаково тяжко для обоих.