Александр Молчанов - Убийца. Пьесы

ОКСАНА. Я думала о Секе. Он обычно спокойный такой. И когда играет тоже. Когда он играет, на него можно залюбоваться. Вежливый. Улыбается. Игра, кстати, тоже так и называется сека. Только его не в честь игры Секой называют, а потому что фамилия Секушин. Все берут по две карты, потом смотрят и просят еще или не просят. А дальше начинаются понты – я кладу еще десять, я закрываю и дальше десять. Поднимают цену. Потом смотрят в карты, у кого 21, тот и выиграл. 21 – это очко или сека. Если больше – проиграл. Если меньше – тоже проиграл. Если у каждого по 21, раздают снова. Они могут сутками так играть. Сека мне по секрету сказал, почему он всегда выигрывает. Он слышит музыку каждый раз перед тем, как выиграть. И если есть музыка – он поднимает ставки. Если нет – бросает карты. Потому и выигрывает всегда. Он не жулик, просто слышит музыку. Хорошо бы он сейчас здесь оказался вместо этого…

АНДРЕЙ. Она лежала в постели в моей белой футболке и смотрела на меня. Потом вдруг потянулась и сказала – иди сюда.

ОКСАНА. Ой, это я зря. Целоваться не умеет, грудь ласкать не умеет. Тычется как слепой, ищет мамкину сиську.

АНДРЕЙ. Она была такая горячая. Я гладил ее, целовал, целовал… но в итоге у меня ничего не получилось. В самый решительный момент просто не смог. Сам не знаю, как так получилось. Наверное, от волнения. И даже не пьяный был, так что списать не на что. Сам виноват.

ОКСАНА. Не очень-то и хотелось.

АНДРЕЙ. Она отвернулась к стене и замолчала. А я сел в кресло и долго сидел, глядя в окно. Сегодня был самый несчастный день моей жизни. Я встретил девушку, которую полюбил. Она могла быть моей, а я сам все потерял. Причем, сейчас еще не поздно все исправить. Если бы я мог сейчас лечь к ней, обнять ее и поцеловать так, как Дон Жуан или Казанова и сказать хриплым голосом «Детка, давай попробуем еще раз». А потом показать такой секс, которого она никогда не видела. Но я не смогу. Не решусь. Не решаюсь. Она может меня оттолкнуть, сказать – иди отсюда, импотент.

ОКСАНА. Чего он там делает, импотент? Он спать сегодня собирается или нет? Мне же холодно.

АНДРЕЙ. Черт, это могла бы быть фантастическая последняя ночь. Как с Клеопатрой. А завтра уже будь что будет. Вот тогда она узнает. Пожалеет, что зажала несчастные двенадцать штук. Она же в магазине столько за день зарабатывает. Пожертвовала сыном, чтобы сэкономить дневную выручку. Такие заголовки во всех газетах. Прославлюсь на фиг. О моей истории снимут кино. Даже прикольно. Или наоборот, будут пугать детей. Не будешь спать, придет злой Дюша и зарежет тебя. Интересно, о чем сейчас думает Маронов? Спит, наверное, спокойно и не знает, что завтра его убьют. Куда надо бить ножом, чтобы убить одним ударом? В сердце не попадешь, там ребра. Значит в живот. Говорят, это больно. Я же не хочу, чтобы ему было больно. Я просто хочу его убить. Нет, не хочу, я должен его убить. А может, не ездить вообще? Спрятаться? Тогда Сека еще кого-нибудь сюда пошлет, чтобы меня убить. А если в милицию пойти? Ой, да видел я эту милицию. Сидит там такой Колька Кустов, ему на все наплевать. Что, он мне охрану устроит у дома? Или поедет Секу арестует.

Моя белая футболка лежала на полу. Я тихонько подкрался к кровати и лег рядом. Оксана уже спала. Голая. Прекрасная. Я смотрел на затылок Оксаны, на ее шею и плечи. И мне хотелось заорать оттого, что она так близко от меня и так далеко. Мне хотелось умереть за нее. Или убить.

ОКСАНА. Утром мы не разговаривали. Маман покормила нас завтраком – пересушенной гречневой кашей и кофе, вернее, как она выразилась, кофэ. Потом она вызвала меня на веранду и дала двенадцать тысяч. Сказала, чтобы ни в коем случае не отдавала Дюше, а сама отнесла комендахе. И чтобы комнату выбирала с видом на солнечную сторону.

АНДРЕЙ. После завтрака мама увела Оксану на веранду и что-то ей там втюхивала. Я больше всего боялся, что Оксана ей проболтается. После вчерашнего ей какой резон притворяться. Но видимо она ничего не сказала, потому что вернулись обе довольные.

МАМА. Ну что, голубки, долгие прощания – лишние слезы. Марш на автостанцию.

АНДРЕЙ. И мама вытерла слезу. А потом еще одну. Обняла Оксану, а мне погрозила кулаком. Добренькая мама. Ну прощай, извини, если что не так. Жди новостей и не падай в обморок.

ОКСАНА. Я хотела сразу сказать ему про деньги, а он пошел вперед, как будто идет не со мной. Так и шел всю дорогу впереди, как будто он сам по себе, я сама по себе.

АНДРЕЙ. Я боялся на нее посмотреть, боялся сказать что-нибудь. Мне казалось, что она тут же высмеет меня или скажет что-нибудь обидное. Я шел немного впереди, чтобы не встретиться с ней глазами и показывал дорогу.

ОКСАНА. Таким макаром и дошли до автостанции. Ладно, пусть помучается немного, скажу потом, когда в город приедем. И деньги отдам. Конечно, на фига они мне. Он попросил меня подождать в автостанции, а сам пошел в вагончик. Что-то ему там надо было купить.

АНДРЕЙ. Хорошо, что я вспомнил – я же забыл свой нож у дороги, когда Оксана поймала машину. Я зашел в вагончик и купил складной нож с железной ручкой. Потом пошел на автостанцию. Оксана лежала на скамейке у окна и все старухи смотрели на нее. А она смотрела на старика, который пытался позвонить с телефона-автомата.

ОКСАНА. Цирк. Висит на стене телефон-автомат без трубки. Подходит к нему этот дедок, засовывает монету и пытается набрать номер. Понимает, что что-то не то. Типа, гудок должен быть, или еще что-то. А трубки-то нет. Минут пять он тупил перед этим телефоном. Потом отошел, к бабке своей сел.

АНДРЕЙ. Я пошел к кассе и купил два билета до Оскола.

АНДРЕЙ. Сколько там дают за убийство. Лет восемь. Минимум. Мне будет двадцать семь. Вся молодость. И потом уже все. Доживать где-нибудь тихо. Грех замаливать. Господи, прости меня грешного. Нет, так нельзя. Если я сейчас уже раскаиваюсь, но все равно иду и собираюсь согрешить, так не считается. Если на самом деле раскаиваюсь, тогда не надо убивать. Надо пойти и сказать Секе – пошел на фиг. И пусть меня убивают. Зато тогда точно в рай попаду. А если нет рая? Вообще ничего нет. Не может же быть, чтобы у нас такая наука, а до сих пор не выяснили, есть рай или нет. И Бог есть или нет? Как-нибудь на квантовом уровне. Может у нас и не такая крутая наука, одно очковтирательство. Сейчас читаешь про какое-нибудь средневековье – эх вы, темнота, неужели непонятно, что Земля крутится вокруг Солнца. Это же элементарно, солнечная система. И они их всех на костер. Интересно, Джордано Бруно сейчас в раю или в аду? Что если на самом деле ты попадаешь после смерти туда, где был в последнюю секунду жизни. То есть в огонь. Рассказывали, как тетка из Шиченги одна сама себя сожгла. Обычная тетка, жила себе тихонько с сыном. Сын школу закончил, уехал в техникум. Она одна жила и потихоньку сошла с ума. Ночью взяла канистру бензина, пошла на поле, облила себя и сожгла. Это же ужасно, наверное, горишь, кругом огонь, боль и никак не умираешь, хочешь умереть, чтобы все кончилось, а горишь и горишь. А потом умираешь и опять в огонь, только теперь уже навечно и надеяться не на что. Не то, что когда ножом в живот. Хотя в живот тоже больно, там кишки, можно долго умирать. Лучше в сердце, но можно в ребра попасть, надо навык. Неужели я и правда его убью?