Татьяна Уфимцева - Прокляты и убиты

Еремей.Скажи спасибо, хлеб принесли.

Мусиков.Хлеб? Принесли? А кто корку всю обкусал? Кто? Я больной, но не слепой!

Еремей.Ты поори, поори. С нар стащим.

Сергей.На улицу вышибем. Долаешься.

Мусиков.Меня? С нар? А этого не хотите? Эй ты, усатый таракан! Отдай мою пайку! Притаился! Нажрался чужой каши, воняешь теперя на всю казарму! Так полагается в Совецкой Армии? Сталин че говорит?

Талгат.Зачем кричишь? Отбой была. Сыпать надо.

Мусиков.Тут советского красноармейца обокрали!

Шестаков.Кто обокрал?

Мусиков.Старшина обокрал! Пайку мою сбондил!

Шестаков.Какой старшина?

Мусиков.Известно какой! Один он тут, усатый таракан!

Шестаков.Кончай орать.

Мусиков.А-а-а-а! Над больным человеком издеваются-а-а-а!

Булдаков.Закрой хлебало, а то щас измордуем, как Бог черепаху!

Бойцы начали спинывать Мусикова с нар, но тот уцепился за столб руками и ногами, как паук.

Мусиков.Убива-а-а-а-ют! Карау-у-у-ул!

Из каптерки в кальсонах, со своим котелком выскочил старшина Шпатор.

Шпатор.Товарищи! Люди добрые! Кто-нибудь… Кто-нибудь… сбегайте на кухню… в счет моего завтрака… милостью прошу…

Братья Снегиревы побежали на кухню и принесли котелок с кашей.

Заморыш Петька Мусиков родом был из архангельского леспромхоза с неприличным, считай что, названием Маньдама. Был он пятым ребенком в семье, заскребышем, «слетком», как звала его мать. Нечаянно сотворенный и не по желанию рожденный, Петька путался под ногами, никому не нужный, всем надоевший. Мать его молила у Бога смерти «малому паршивцу», а когда подрос, говорила: «Хоть бы нибилизовали куда». Как он рос, чем лечился, где ел, где пил – ни мать, ни братья не знали. Украл он однажды папиросы у брата, но облевался от противного табака, и курить бросил. Попробовал Петька и водки, но тоже облевался – и от водки его отворотило. Попробовал и бабу в женском общежитии – пьяная баба была и пахло от нее дурно – и хотя Петька ничего не понял, да и баба не проснулась, и он чуть было тоже не облевался, но к бабам его с тех пор тянуло. И вот турканый-перетурканый, битый-недобитый, оказался Мусиков в первой роте двадцать первого полка. В жизни роты он не участвовал, правил никаких сроду не знал и знать не хотел.

Мусиков.А жиров-то хер ночевал! Слизали! Где вот справедливость? Это товаришшество? Имя что больной, что не больной… Сталину буду писать.

Кормежка в столовой скудела, нормы закладок в котлы убывали, животные жиры и мясо заменялись какой-то химической смесью, именуемой словом «лярд». Каша становилась все ближе к размазне, в жидком супе уже не рыбий кусок плавал, а какое-то бурое крошево то ли крупы, то ли картошки. Дежурства на кухне солдаты ждали как праздника. Выпадало дежурство примерно раз в месяц, и тем дороже был праздник. Лешку Шестакова назначили старшим наряда в овощной цех. Он быстренько поставил варить картошку для себя и своего наряда – Талгата и братьев Снегиревых. На разгрузке Лешке дали добрую горбушку хлеба, он тут же разделил ее между бойцами.

Талгат.Пасиб, Лошка, бальшой пасиб. Самый замечательный продукция – килэп.

Шестаков.А если вдруг свинину дадут, будешь есть?

Талгат.Сайтын алгыр! Буду. Аллах разрешил из-за война.

Талгат упорно учился говорить по-русски, потому как старшина Шпатор ему внушал, что все команды на войне подаются на русском языке, и если скомандуют «вперед», а он побежит назад, тогда ему хана. Слово «хана» Талгат запомнил сразу и старшину называл «нашальник Хана».

На кухне было тепло, наряд дружно чистил картошку для закладки в котлы, и Талгат тихонько запел.

Талгат

Шестаков.Громче пой, Талгат, скоро наша картошка сварится.

Талгат

Лешка снял с плиты котелок, растолок поленом картошку, раскидал по мискам. Плеснул в свою лярда.

Талгат.О-ох, Лошка! Мал-мал жадничать, много-много сортир бегать.

Шестаков.Да ниче, у северян брюхо закаленное, строганину едим с солью, с перчиком.

После сытной еды всех сморило, приткнулись кто где, спят.

Никогда у Лешки не было столько подходящего времени, чтобы жизнь свою вспомнить. Отец его был из ссыльных, большой, угрюмый мужик. С рыболовецкой бригадой он месяцами пропадал в устье Оби. Возвращался еще более угрюмый, швырял посередь избы матерого осетра да в грязной тряпице комок бумажных денег. И все это молчком, ни на кого не глядя. Однажды он не вернулся – утонул с артелью. Мать снова вышла замуж и родила одну за другой двух девчонок. Сестер Лешка любил, но с отчимом отношения не сложились. Помнил Лешка редкую ласку отца и слова его, однажды сказанные: «Ты че такой худой-то? Ты ешь, парень. Ешь, крепче будешь. Расейскому мужику надо быть крепким. Его такая сила гнет, что слабому не устоять». Помнил Лешка те слова, а теперь вот начал осознавать их глубокий смысл – припекло!

Шпатор.Эт-то что такое, памаш? Шестаков, почему у тебя люди спят?

Шестаков.Хотят, вот и спят.

Шпатор.А завалка?

Шестаков.Какая? Куда завалка?

Шпатор.В котлы! Я что ли обеспечивать завалку буду, памаш?

Шестаков.Да успеем мы, успеем. Поспят ребята. Да как навалятся…

Но Шпатор уже тряс бойцов за шиворот.

Шпатор.Спать сюда приехали? Спать? Я вам покажу, памаш!

Талгат.Зашим дырошса, нашальник Хана? Советским армиям так нельзя.

Старшина толкнул и Лешку. Шестаков схватил черпак из бочки да и огрел Шпатора по башке. Все бы ничего, да черпак был с заусенцами и сильно расцарапал щеку старшине.

Талгат.Ой-бай! Ой-бай! Хана, сапсым хана! Мы виноваты, сапсым спали, картошкам чистить перестали…

Сергей.Сгноит он тебя, Лешка…

Еремей.В штрафную роту загонит…

Шестаков.Лан, лан, живы будем не помрем.

Шпатор умылся холодной водой, остановил кровь.

Талгат.Не пиши бумашка, нашальник Хана! Не пиши на Лошку. Нас штрафной посылай. Куроп проливат.

Шпатор.Да отвяжись ты от меня! Спать надо меньше в наряде, памаш. Я на дрова упал. В потемках.

Талгат.Прабылно! Прабылно! Свет подсобка сапсым плохой, дрова под ногами. Хароший нашальник Хана, сапсым хароший. Как нам барашка присылают, мы половина тебе отдаем.

Шпатор.Да пошел ты со своим барашком знаешь куда?