Юрий Хабибулин - Небоевые потери

— Ага, ёшкин кот, так с непривычки и сдохнуть можно.

— Не ты первый на этот путь становишься. Никто не сдох, но многие новую жизнь начали.

Лёнчик тяжко вздохнул. Голодать ему явно не хотелось, но и аргументов для отмазки найти не получалось. Мозги его напрягались вовсю, грелись, но ничего путного выдать не могли.

Но, нет… что–то ему на ум всё–таки пришло. Глаза вдруг хитро сузились, стали какими–то масляными. Тело приняло просительную позу

— Да, дядь Саш, тут такое дело… Чтоб мне всё это начать делать, что мы с тобой тут напланировали, мне надо сегодня кой чего домой купить, а денег не осталось. Займешь немного? До получки? Надо мою кобру умаслить, шоб от меня отвязалась, кровь не пила…

— Сколько надо?

— Пятёрки хватит.

— Пять тысяч?

— Ага.

У Шабанова было отложено немного денег, как у каждого пенсионера. «На всякий случай» и на похороны. Вот с этой «заначки», в принципе, можно помочь субчику. Сделать доброе дело.

Саныч поднялся, вышел в комнату, достал из письменного стола деньги. Принёс Лёнчику.

— Уф-ф, Саныч, ну спасибо! Выручил!

Лёнчик вскочил, от избытка чувств даже обнял Шабанова, похлопал его по спине своими маленькими узкими ладошками. Потом засунул купюры в карман джинсов, попрощался и ушёл работать над собой.

Саныч не был идеалистом. Он трезво оценивал ситуацию. На его взгляд, шансов на то, что подопечный возьмётся за ум, было не так уж и много…

Но ставка — человек, которого можно и нужно попытаться спасти. Как раненого товарища с поля боя!

Неизвестно, дотащишь ли ты его до медсанбата или он умрёт по дороге, но ты должен сделать всё, что в твоих силах! А эти презренные деньги в сравнении со спасённой жизнью — ничего не стоят.

Это просто резаная бумага…

С Лёнчиком всё оказалось не так успешно, как надеялся Шабанов. Неделя тянулась за неделей, а «воспитуемый» всё время срывался с режима. Ни одной голодовки так и не смог провести. Ссылался то на больную печень, то на домашний праздник, то на приезд родственников. Тянуло от него иногда и запахом пива, и табачным дымком.

Вот что было почти регулярно — так это постоянные займы у Саныча «под обстоятельства». Нет, Лёнчик деньги отдавал, правда, но, как правило, не очень с этим торопился.

Саныча уважал. Время от времени забегал, что–то рассказывал, каялся, бил маленькими кулачками себя в грудь и клялся, «что вот уж со следующей недели» или, по крайне мере, «со следующего месяца» обязательно начнёт голодовку, докажет, что «мужик», а пока просто стечения обстоятельств не позволяют.

Саныч не давил. Человек сам должен «созреть» для поступка. Не может, не готов, не хочет — зачем настаивать? Знать, для него ещё не время…

Пока Шабанов Лёнчика не отталкивает. Есть ещё надежда, что парень за ум возьмётся. По крайней мере, пьяным его в подъезде Саныч больше не видел. И то хорошо…

Вместе в Арсением и другими ветеранами из «Боевого Братства», Шабанов постоянно бывал у Алёны, в офисе «Отцовского комитета». Часто там заставал заплаканных и раскаявшихся бывших жён, растерянных отцов, иногда радостную детвору, которая, наконец, смогла обнять отца…

Помогали Алёне и её «Комитету» всем, чем только могли. Писали статьи, которые не принимали ни в одну газету или журнал.

Материалы вывешивали на своём сайте в Интернет. Там же вели и форум, всю основную работу по просвещению мужчин и женщин, женихов и невест, мужей и жён, поиску увезённых от отцов детей и сбору пожертвований на деятельность организации.

Алёну не приглашали выступить ни на один телевизионный или кабельный канал. В то же время феминистки со всяких телешоу, фильмов, страниц женских и политических журналов, газет — не вылезали.

Алёна не расстраивалась. Лёгких побед на таком тяжёлом участке фронта не ждала. Работала. Писала книгу о том, что наболело, о том, что каждый день видела вокруг в жизни и с экранов телевизоров, кинотеатров. Ложь, ложь, ложь…

Как раскрыть людям глаза на неё?

Что придумать?

Зима и весна пролетели быстро и незаметно. Пришло лето.

Утром, второго августа, на день ВДВ, Сан Саныч извлёк из глубин шкафа свою военную форму, тщательно её выгладил. Затем достал из коробки и прикрепил к гимнастёрке боевые награды: медаль «За отвагу» и орден Красной Звезды. Немного поколебавшись, прикрутил и нагрудный знак «Инструктор–парашютист. 200 прыжков». Вычистил до зеркального блеска старые армейские ботинки.

Теперь можно будет вечерком сходить на встречу с ветеранами из «Боевого братства», выпить по сто грамм и вспомнить старые времена.

Шабанов повесил форму на вешалку в прихожей, позавтракал на скорую руку и, предвкушая хороший день, отправился в ванную бриться.

Это занятие прервал характерный нетерпеливый стук в дверь, возвестивший о прибытии Лёнчика. Саныч, вздохнув и поморщившись, быстро смахнул с лица остатки пены и пошёл открывать.

Физиономия у гостя была недовольной, явно уже успел с утра поцапаться с супругой, а потом для «улучшения настроения» принять чего–то бодрящего. От Лёнчика несло табачным духом и кислой вонью пива.

— Здравия желаю, тащ майор, — нарочито бодро и дурашливо поздоровался прибывший и, быстро просочившись в прихожую, уже жалобно заблеял

— Сан Саныч, будь другом, выручи, а? Сёдня праздник, а у меня, как назло, шаром покати. Да и мою кобру задобрить надо бы. Конфет купить. Шоб она ими подавилась!

— Сколько надо, — сухо спросил Шабанов, надеясь побыстрее отделаться от назойливого знакомого. Частые визиты Лёнчика с пустым злобным трёпом по политическим вопросам и незатейливыми попытками превратить соседа в микрофинансовый платёжный терминал по бессрочным кредитам, стали уже надоедать. Но… сегодня праздник! Не надо никому портить настроение!

Лёнчик обрадованно вскинул глаза

— Саныч, ну ты золотой мужик! Всегда меня, непутёвого, выручаешь! Две штуки хватит. Через неделю с получки отдам, бля буду!

— Хорошо, только не пей больше сегодня.

Саныч подошёл к письменному столу, выдвинул ящик, вытащил из тощей пачки две тысячные купюры и вручил их Лёнчику.

Тот схватил деньги, засунул их в карман потёртых джинсов и на радостях, по–братски, приобнял Шабанова

— Спасибо, деда! Вот что значит «старая гвардия» — всегда своих выручит!

И тут Лёнчик заметил висящую на вешалке форму.

В его благодарном взгляде вначале появилось удивление, затем оно сменилось задумчивостью, потом светом озарения.

Лёнчик выпустил Саныча из объятий и бегом рванул к вешалке. Остановился, восхищённо разглядывая чистенькую выглаженную гимнастёрку, ощупывая хищными пальцами награды.

— Ну ты даёшь, дед! И молчал! И про награды, и про то, что в десантуре служил!