Зот Тоболкин - Пьесы

Ю р а. Сказал, что не винит тебя ни в чем.

Т а т ь я н а. Не винит… А чем я перед ним виновата?

Ю р а. Еще сказал, что он не Бетховен. Хоть и глухой.

Т а т ь я н а. Глухой?! А я не поняла. (Пауза.) Так чем я перед ним виновата? Тем, что любила его? Тем, что ждала?

Ю р а. Ты тоже глухая, мать. Слышь? Ты глухая. (Решительно.) Нет, как ты хочешь, а я догоню его. Я ворочу его! (Убегает.)

Звучит песня:

Т а т ь я н а (гордо вскинув голову). Я не нуждаюсь ни в чьем прощении. Я… (Заплакала.)

Возвращается Ю р а, он ведет за собой отца.

П е т р. Вот, Таня… К Валентину ходил, а его нет… Один я…

Ю р а. Ты разве один, пап? Ты не один… мы все тут… мы вместе. Понимаешь? Одно! Мы — Жилкины! И мы должны быть вместе. (Подводит отца к Татьяне.)

Петр испытующе смотрит на жену, в душе которой звучит мелодия его песни. Татьяна вслушивается, покачивает в такт головой.

Губы Петра рвет судорожная ухмылка.

Т а т ь я н а (очнувшись). Цветы-то, помнишь, мне подарил? Еще в магазин за ними забрался… Видно, завяли те цветы.

П е т р. Пойду я…

Ю р а (обессиленно). Оба идите, куда вам надо. Один песенками всю жизнь пробавлялся, другая взбиралась вверх по служебной лестнице. И оба забыли, что есть кто-то третий. Он здесь, дорогие родители. Узнаете? Нет?.. Что ж, рад познакомиться. Я постоянно ощущал ваше присутствие на земле. И теперь, когда я вырос, я благодарю за то, что вывели меня на столбовую дорогу… (Пауза.) Широка дороженька… куда идти? Вот и мечусь я, будто в буране… ищу самого себя. Вас, между прочим, тоже. Себя-то я найду, будьте уверены! Найду, чтоб мне сдохнуть! А вы поищите-ка себя!.. А сыну своему буду показывать на двух чудиков и внушать ему, как жить не надо. Вот, скажу я, сынок: это родители мои, позабывшие о своей душе. А ведь неплохие, в сущности, люди. Ты о душе, сынок, помни! Вез души человек — машина! А мы — люди, сынок! Слышишь? Люди!.. Нам жить на этой неспокойной земле, нам внуков и правнуков растить. И мы так их должны воспитывать, сынок, чтоб земля человечней стала! Земля без добрых людей погибнет. Мы люди, малыш. Мы люди! (Пауза.) Вот что скажу я про вас своему сыну. Я ждал, что и вы мне когда-нибудь это скажете. Не сказали… Сам додумался, глядя на вас. Теперь все. Идите… Бегите на все четыре. Держать не стану. (Кричит.) Бегите!.. Что же вы?..

З а н а в е с

1980

Ань торова — здравствуй!

Болонь — опухоль на стволе дерева.

Бродни — кожаная обувь сибиряка, типа бурок; подвязываются над щиколотками и под коленями.

Бударка — моторная или весельная лодка.

Важенка — олениха.

Голбец — род примоста, загородки, чулана в избе; между печью и полатями.

Гребешки — мелкая рыбка.

Жулан — снегирь.

Заплот — забор, деревянная ограда.

Запор — перегородка на реке, останавливающая рыбу.

Зарод — стог, скирд, большая кладь сена.

Калданка — лодка-долбленка.

Капище — место приношения жертв.

Камлание — колдовской обряд шамана.

Камус — шкура с ноги оленя, прочный мех. Используют для изготовления кис и для обтяжки полозьев нарт в целях лучшего скольжения.

Кисы — ненецкая меховая обувь.

Котцы — приспособление для ловли рыб.

Куржак — изморозь, иней.

Лемминг — обитающий на Севере маленький зверек из отряда грызунов. Здесь — насекомое.

Литовка — коса.

Малица — ненецкая меховая одежда.

Нарта — легкие сани, в которые запрягают оленей.

Неблюй — трехмесячный олененок.

Нум — бог.

Нюк — входное отверстие в чум.

Обласок — легкая лодочка.

Пешка — месячный олененок.

Сава — хорошо.

Стланик — кустарник в горных и приполярных районах.

Сусло — сладковатый навар на солоде и муке.

Ремки — полоски из тряпок, ремней; рванина.

Таймень — сибирская рыба из семейства лососевых.

Тынзян — аркан для ловли оленей.

Фаркоп — крюк у трактора, за который цепляют плуг.

Хор — олень-вожак.

Хорей — длинная палка (с шариком на конце), которой управляют оленями.

Чижи — ненецкие чулки из меха оленя.

Чум — конусообразное жилище, сделанное из шкур или бересты.

Ягушки — нарядная женская шуба шерстью наружу. Расшита сукном.

Ярыга — низший полицейский служитель (историч.). Пьяница, беспутный человек (просторечье).

«Отец мой был очень серьезным и далеким от искусства человеком, — вспоминает писатель. — Проведав, что я тайком кропаю пьесы, он назвал мои опыты баловством и пустой тратой времени. «Вот если бы десятину-другую пшеницы вырастил, чтоб прокормить этим нашу семью, вот тогда я б зауважал тебя», — сказал он. Отнял тетрадку и вручил мне лукошко. Прокормить нашу семью, конечно, было непросто — я был в ней восемнадцатым ребенком…

На веку своем не много я посеял зерна, но шагать по полю с лукошком, сеять, полоть, жать и молотить — все это куда проще, чем дать жизнь хотя бы одной пьесе…» Так говорит о себе и своем творчестве Зот Тоболкин.

Действительно, путь драматурга к первой его пьесе был не простым.

Первое знакомство с драматургией состоялось в школе. В шкафу, на который никто не обращал внимания, ученик третьего класса Зот Тоболкин увидел несколько томов Собрания сочинений А. Н. Островского. «Прочел «Снегурочку» и очень удивился: сказка, вымысел, какой-то особый, возвышенный мир. И в то же время — все, как в жизни: и весна такая же, как в нашей деревеньке, и вся природа, — вспоминает писатель. — И герои сказки — те же люди, что живут тут, рядом, на соседних улицах… Залпом прочел все эти книги, с тех пор нет для меня в литературе ничего дороже, нет ближе моему сердцу драматурга, чем Островский.

Вскоре попробовал сам написать пьесу, поставили ее на нашей школьной сцене. Никак не думал, что когда-нибудь займусь этим делом всерьез. Шла война, и писал я, конечно, о ней, о том, как чувствовали мы ее тут, в деревне: на войну ушли девяносто три наших мужика. Восемьдесят семь из них не вернулись домой.

Окончил начальную школу, работал в колхозе трактористом, слесарем, много профессий пришлось изучить. Отслужил в армии. И задумал… писать роман».

Именно роман, ибо то, что так волновало, что переполняло его воображение, требовало поистине объемных повествовательных форм.

С детства слышал он рассказы старших о бурных 20-х и 30-х годах, о коллективизации, об острых классовых схватках на Тюменщине. То было время, когда он еще и не родился, но будущему писателю казалось, будто он пережил его вместе со своим народом. В том, что происходило на родной его сибирской земле, он видел события большого исторического значения. Спешил выведать у стариков все, что те помнили, проверял, уточнял факты. Пристально всматривался в участников отгремевших боев, находя в них прототипов своих будущих героев.