Бертольт Брехт - Барабаны в ночи

Анна. Белье куплено, я сама уложила его в шкаф, сорочку за сорочкой, но больше оно мне не нужно. Комната нанята, и уже висят занавески, и стены обклеены обоями, но вернулся тот, у которого нет башмаков, и только один старый пиджак, изъеденный молью.

Манке. И его заглотали газетные кварталы! Его ждут забулдыги в своем салоне! Ночь! Нищета! Подонки! Спасите его!

Бабуш. Ну, что ж, разыграем пьесу: «Ангел в портовых кабаках»!

Манке. Да, ангел!

Мурк. И ты хочешь туда? В Фридрихштадт? Тебя не удерживает ничего?

Анна. Я ничего не знаю.

Мурк. Ничего? А вот «о нем» ты не хочешь подумать?

Анна. Нет, больше не хочу.

Мурк. «Его» ты больше не хочешь?

Анна. Это капкан для меня.

Мурк. Но ты из капкана вырвалась?

Анна. Он меня выпустил сам.

Мурк. Твой ребенок тебе безразличен?

Анна. Он мне безразличен.

Мурк. Потому что вернулся тот, у которого нет даже пиджака?

Анна. Таким я его не знала!

Мурк. Да это вовсе не он. Таким ты его не знала!

Анна. Он стоял среди вас всех, как большой зверь. И вы его били, как зверя.

Мурк. И он ревел, как старая баба!

Анна. И он ревел, как баба.

Мурк. И смылся и бросил тебя одну!

Анна. И он ушел и бросил меня одну!

Мурк. И с ним было покончено!

Анна. С ним было кончено!

Мурк. Он ушел...

Анна. Но когда он ушел, и с ним было все кончено...

Мурк. Ерунда, все это ерунда!

Анна. За ним поднялся вихрь, и подул легкий ветер, и он вдруг усилился, и стал сильнее всего на свете, и вот я ухожу прочь, и вот я иду за ним, и теперь все кончено с нами, и с ним и со мной. Ведь я не знаю, куда он девался. Знает ли Бог, где он? Как велик этот мир, и где он? ( Она спокойно смотрит на Манке и говорит ему беспечно ). Идите в ваш бар, благодарю вас, и приведите его туда! А вы, Баб, ступайте со мной! ( Убегает направо ).

Мурк( брезгливо ). Куда она девалась?

Бабуш. Теперь, парень, полет валькирий окончен.

Манке. Любовник пропал без вести, но возлюбленная спешит за ним на крыльях любви. Героя положили на лопатки, но уже все готово для его вознесения в рай.

Бабуш. Но любовник одним ударом сбросит возлюбленную в сточную канаву и с радостью отправится прямо в ад. Эх вы, романтическая студентка!

Манке. Она уже удаляется прочь, спеша в газетные кварталы. Она еще еле заметна, как белый парус, как чистая идея, как последняя строфа, как опьяненный лебедь, пролетающий над водами...

Бабуш. Что же будет с этим захмелевшим кленом?

Манке. Я останусь здесь. Сейчас холодно. Когда станет еще холоднее, они вернутся. Вы ничего не знаете, потому что вы не знаете, в каком она положении! Пусть бежит! Две сразу ему не нужны. Он покинул одну, а две за ним увязались. ( Смеется ).

Бабуш. Ей-богу, она сейчас исчезнет, как последняя строфа! ( Вперевалку уходит за ней ).

Манке( кричит ему вслед ). Пивная Глубба, Шоссештрассе! С ним проститутка, которая постоянно торчит в пивной Глубба! ( Снова широко разводит руки, с важностью ). Революция поглотила их, найдут ли они сами себя?

Небольшая пивная

Глубб, бармен в белом, поет под гитару «Легенду о мертвом солдате». Лаар и пьяный брюнет не сводят с него глаз. Приземистый, коренастый человечек по фамилии Бультроттер читает газету. Официант Манке, брат Манке из «Пиккадилли-бара», пьет с проституткой Августой, и все курят.

Бультроттер. Я желаю пить шнапс и не желаю слушать о мертвом солдате, я желаю читать газету, а мне для этого нужен шнапс, иначе я не понимаю ни строчки, черт побери!

Глубб( холодным, стеклянным голосом ). Вам здесь неуютно?

Бультроттер. Да, и к тому же сейчас — революция.

Глубб. О чем это вы? В моей пивной подонки усаживаются поуютнее, а Лазарь поет свою песню.

Пьяный брюнет. Я подонок, а ты Лазарь.

Входит рабочий, идет к стойке.

Рабочий. Здорово, Карл.

Глубб. Ты спешишь?

Рабочий. Ровно в одиннадцать, на площади Гаузфогтей.

Глубб. Пустые слухи.

Рабочий. На Ангальтском вокзале с шести часов засела дивизия гвардейских стрелков. В «Форвертсе» пока еще все в порядке. Нынче, Карл, нам может пригодиться твой Пауль.

Тишина.

Манке. Обычно здесь помалкивают о Пауле.

Рабочий( расплачивается ). Сегодня день необычный. ( Уходит ).

Манке( Глуббу ). А в ноябре разве было обыкновенное время? Вам надо взять в руки штангу, и тогда вы почувствуете на пальцах что-то липкое.

Глубб( холодно ). Что угодно этому господину?

Бультроттер. Свободы! ( Снимает пиджак, отстегивает крахмальный воротничок ).

Глубб. Полиция запрещает пить без пиджака.

Бультроттер. Реакционер!

Манке. Они репетируют «Интернационал» на четыре голоса с тремоло. Свобода! Это, наверно, значит, что человеку в крахмальных манжетах велят вымыть отхожее место?

Глубб. Они крушат вдребезги фанеру, отделанную под мрамор.

Августа. А что, разве этим, в белых манжетах, зазорно вымыть уборную?

Бультроттер. Эй, парень, тебя надо к стейке!

Августа. Тогда пусть эти, в белых манжетах, перестанут ходить в сортир.

Манке. Августа, не выражайся.

Августа. Эй, постыдитесь, свиньи, вам надо выпотрошить кишки, вас, которые в белых манжетах, надо вздернуть на фонарях! Фрейлейн, прошу вас, уступите дешевле, мы проиграли войну! Нечего заниматься любовью, если карман в дырах, и нечего воевать, если не умеете! Снимите ноги со стола, тут дамы! С какой стати мне нюхать ваши потные ноги, негодяй!

Глубб. У него манжеты вовсе не белые.

Пьяный брюнет. Что это там так громыхает?

Манке. Пушки!

Пьяный брюнет( улыбается натянутой, улыбкой ). Что это там так звякает?

Глубб бежит к окну, рывком отворяет его, они слышат, как по улице проезжают пушки. Все — у окна.

Бультроттер. Вот они какие — майские жуки!

Августа. Господи боже, куда это они едут?

Глубб. К зданиям газет, девчонка! Это все читатели газет. ( Закрывает окно ).

Августа. Господи боже, кто это там в дверях?

Краглер, скользя на подошвах, как пьяный, появляется в дверях.

Манке. Вы, должно быть, кладете под дверью яйца?