Виктор Левашов - Придурки, или Урок драматического искусства (сборник)

ШКОЛЬНИКОВ-НЕЗНАМОВ. «Да-с, я говорить буду. Вот уж вы и жалуетесь, что вам больно. Но ведь вы знали и другие ощущения; вам бывало и сладко, и приятно; отчего ж, для разнообразия, и не испытать и боль! А представьте себе человека, который со дня рождения не знал другого ощущения, кроме боли, которому всегда и везде больно. У меня душа так наболела, что мне больно от всякого взгляда, от всякого слова; мне больно, когда обо мне говорят, дурно ли, хорошо ли, это все равно; а еще больнее, когда меня жалеют, когда мне благодетельствуют. Это для меня нож вострый! Одного только я прошу у людей; чтоб меня оставили в покое, чтоб забыли о моем существовании!..»

Фролова молчит.

ЗЮКИНА (подсказывает). «Я не знала этого».

Фролова молчит.

ЗЮКИНА. «Я не знала этого!»

ФРОЛОВА. Нет, здесь что-то не так. (Спиваку.) Пока он нападает, провоцирует – все так. А как только начинает о себе… (Школьникову.) О чем это вы, гражданин начальник? Вы молоды, здоровы, сыты. У вас почетная служба, повышения быстрей, чем на фронте. Начальство к вам благоволит, самые красивые женщины мечтают попасть к вам в домработницы. А для души – театр. И не какая-нибудь самодеятельность – профессионалы. Чем же так наболела ваша душа?

СПИВАК. Лариса Юрьевна, здесь нет «гражданина начальника». Есть товарищи по искусству.

ШКОЛЬНИКОВ. Мне кажется, я не давал вам повода говорить обо мне… так.

ФРОЛОВА. Я и пытаюсь помочь товарищу по искусству. Профессионал еще может питаться чужим опытом. Любитель – никогда. (Школьникову.) Я только это имела в виду.

ШКОЛЬНИКОВ. Можно это сцену еще раз? С реплики Кручининой.

СПИВАК. Серафима Андреевна, вы можете работать?

ЗЮКИНА. Да, могу.

ШКОЛЬНИКОВ. Если можно – пусть Лариса Юрьевна.

СПИВАК. Что ж…

ФРОЛОВА-КРУЧИНИНА. «Говорите, говорите все, что вы чувствуете».

ШКОЛЬНИКОВ-НЕЗНАМОВ (с нарастающим озлоблением). «Да-с, я говорить буду. Вот вы и жалуетесь, уж вам и больно. Но ведь вы знали и другие ощущения; вам бывало и сладко, и приятно; отчего ж, для разнообразия, и не испытать и боль! А представьте себе человека, который со дня рождения не знал другого ощущения, кроме боли, которому всегда и везде больно… Одного только я прошу у людей; чтоб меня оставили в покое, чтоб забыли о моем существовании!»

ФРОЛОВА-КРУЧИНИНА. «Я не знала этого».

ШКОЛЬНИКОВ-НЕЗНАМОВ. «Ну, так знайте и не расточайте своих благодеяний так щедро! Вы хотели избавить меня от путешествия по этапу? Для чего вам это? Вы думаете, что оказали мне услугу? Нисколько. Мне эта прогулка давно знакома; меня этим не удивишь! Я уж ходил по этапу чуть не ребенком и без всякой вины с моей стороны».

БОНДАРЬ-ШМАГА. «За безписьменность, ксивы не было».

СПИВАК. Виду! «Ксивы». Мы же только что об этом говорили!

БОНДАРЬ. Не поймут.

СПИВАК. Поймут. Человек человеческий язык всегда поймет. Впрочем, скотский, если постараться, тоже. Еще раз.

ШКОЛЬНИКОВ-НЕЗНАМОВ. «Я уж ходил по этапу чуть не ребенком и без всякой вины с моей стороны».

БОНДАРЬ-ШМАГА. «За безписьменность, виду не было. Ярлычок-то забыл прихватить, как его по имени звать, по отчеству величать, как по чину место дать во пиру, во беседе».

ШКОЛЬНИКОВ-НЕЗНАМОВ. «Вот видите! И он глумится надо мной! И он вправе; я ничто, я меньше всякой величины!..»

Пауза.

СПИВАК. По-моему, хорошо. Лариса Юрьевна?

ФРОЛОВА. Другое дело.

СПИВАК (Школьникову). Запомните это состояние.

БОНДАРЬ. Перекурить бы, Ефим Григорьевич.

СПИВАК. Перерыв. Всем можно переодеться. Захватите мой балахон. (Отдает балахон Жуку.)

Бондарь, Жук, Школьников и Зюкина проходят в гримуборную, берут свою одежду. Бондарь и Жук скрываются за кулисами.

ЗЮКИНА (Школьникову). А вы, оказывается, изменщик, Петр Федорович! Не захотели со мной играть? Вот уж верно Аннушка говорит: «Мужчины-то нынче сначала очень завлекательны, а потом часто бывают и очень обманчивы».

ШКОЛЬНИКОВ. Нам с вами, Серафима Андреевна, надо бы здесь уши прижать, и только сидеть тихонько и смотреть и слушать. И спасибо говорить, что не гонят.

ЗЮКИНА. А это еще почему?

ШКОЛЬНИКОВ. Не понимаете? Ну, поймете. (Вместе с Зюкиной уходит за кулисы.)

Дождавшись, когда гримерка опустеет, Фролова подходит к печке, извлекает из-под хлама начатую банку тушенки и начинает есть, тщательно выбирая пальцем и хлебом содержимое банки. Появляется СПИВАК. Фролова не замечает его. Спивак молча смотрит, как она ест, затем тихо уходит на сцену.

В гримуборную, переодевшись, возвращаются участники спектакля. Фролова быстро прячет банку. ШКОЛЬНИКОВ, не задерживаясь, проходит на сцену. ЖУК останавливает БОНДАРЯ.

ЖУК. Слышь, Иван Тихоныч, я усё понимаю. Одного не понимаю. Почему ты японский шпион? Ладно бы немецкий или румынский.

БОНДАРЬ. Да сначала так и хотели. А потом следователь прикинул: больно много получается у нас немецких шпионов. Органы, выходит, прошляпили? А на румынских еще моды не было. Так и решили: пусть буду японским, перед войной я как раз в театре во Владивостоке служил.

ЖУК. Вон оно что! Тогда понятно.

Бондарь одаряет всех папиросами. Конвойный с досадой вертит в руках пустой портсигар.

ЗЮКИНА (дает ему взятую у Бондаря папиросу). На, земляк, закури. И помни нашу доброту.

БОНДАРЬ. А в другой раз запасайся «Казбеком».

КОНВОЙНЫЙ (задохнувшись от возмущения). «Казбеком»?! А дерьма сушеного не жалаешь?

ЗЮКИНА. Будешь грубить, пойдешь курить на мороз.

КОНВОЙНЫЙ. Ну, артисты! Вот уж одно слово – артисты!..

Конвойный и участники спектакля курят. На сцене – СПИВАК и ШКОЛЬНИКОВ.

ШКОЛЬНИКОВ. Ефим Григорьевич, у меня в самом деле хорошо получилось? Или вы просто для поощрения?

СПИВАК. В самом деле. Один вопрос – чтобы помочь вам зафиксировать ваше внутреннее состояние. Кто был перед вами, когда вы произносили монолог?

ШКОЛЬНИКОВ. Мать. (Помолчав.) Последнее время меня преследует ощущение раздвоенности моей жизни. Расщепленности надвое. Даже натрое. В первой жизни я должен был стать актером. Если бы не война, поступил бы в театральный. Я обязательно стал бы актером. Может быть – неплохим. Особенно если бы повезло поработать с хорошими режиссерами. Пусть даже не с такими, как вы, но есть же хорошие молодые режиссеры – Товстоногов, Гончаров, Завадский.

СПИВАК. Как знать, как знать. Может, вам удастся поработать и с ними.

ШКОЛЬНИКОВ. Каким образом?

СПИВАК. Таким же, как и со мной.

ШКОЛЬНИКОВ. Ефим Григорьевич, я настоятельно прошу вас оставить шутки подобного рода!

СПИВАК. Виноват. Задумался. И забылся. А когда я задумываюсь, я всегда забываюсь.

Пауза.

БОНДАРЬ (Конвойному). Как дела на фронте, земляк? Как там наши?

КОНВОЙНЫЙ. Как ваши – этого мы не знаем. А наши ведут наступление на Сандомирском плацдарме. Захвачен ряд стратегических пунктов.