Михаил Панюшкин - Дорога в лето

А вот и висящие на стене синие ящики телефонов. Подойти, снять трубку, посмотреть в глаза кнопок, не замечая, как они уставились, одиннадцать внимательных гляделок. Пробежаться по их гравированным сетчаткам подушечками пальцев, не понимая, куда здесь кидают монеты. Взгляд падает на надпись «таксофон работает только от карточек».

Тот, кто звонит рядом, оставляет прямоугольник в приемнике.

– Тут осталось две минуты, все равно выбрасывать, надо?

Внезапно и парадоксально озябшими от тепла пальцами бить в цифры. Этот номер девушка наизусть, заучила еще давно. Может быть, он отзовется? Гудок, два, щелчок, короткие гудки. Бросили трубку? Перезвонить. Гудок, два, щелчок, короткие гудки. Будто искусственный смех старых клоунов, не умеющих веселиться по настоящему. И так шесть звонков подряд. Он поднимает трубку, и сразу кладет ее. Что-то случилось? Телефон тихо гудит – где-то рядом проехал поезд. Еще раз набрать номер, щелчок, короткие гудки. Но пока еще все не так плохо, это утро, пусть и холодное, но солнце светит все ярче, пока еще можно ходить по городу, смотреть на бетонные иглы и на обветшалые домики, очень хочется спать, но что еще делать? Пока – только надеяться. Ведь надежда – намного лучше, чем ничего.

И что? Ведь еще пару месяцев назад говорил – если что, заезжай. А сейчас нет – забыл, уехал? Мечешься по улицам, а дома смотрят на тебя желтыми глазами окон. Последние этажи – так далеко, что не видно, что происходит внутри, они кажутся яркими пятнами. А на первом этаже стоит человек. Он смотрит на тебя. Ты подходишь к стеклу, и пытаешься взглянуть ему в глаза. Они серые, как ночь города. Кажется, будто Москва смотрит на тебя, пронзает взглядом насквозь.

В дыхании города – запах мокрых сигарет и сладкая гарь сгоревших нефтяных фракций. В глазах города – каннабисовая краснота и муть алкалоидов. В мозгу города яркие краски токсикомании – он надышался сгоревшим бензином и жженым табаком.

А ты бежишь по улицам – и свет падает на тебя, и кажется, будто это светят окна поезда. Но только почему он едет так медленно? Он приехал на последнюю станцию? Но ведь это же был экспресс в никуда, то есть, получается, до этого самого «никуда» можно доехать?

А ведь, пожалуй, это и есть то самое «нигде». Оно есть там, где ты не существуешь. А для тех, кто вокруг, тебя и в самом деле нет. Видишь, как они проходят мимо? Иногда их взгляды равнодушно скользят по тебе – ты слишком невзрачно одета, чтобы привлекать внимание. Кто-то не замечает тебя настолько, что толкает плечом, и ты отшатываешься, падаешь на серый асфальт. Но этот кто-то даже не замечает, что толкнул тебя, он бежит дальше – наверное, хочет побыстрее добраться домой с работы. Он тебя просто не увидел, не заметил. И те, кто идут дальше, тоже не заметили, они усердно шагают, что им до тебя.

Ты опираешься руками, встаешь, и некоторое время задумчиво смотришь на поцарапанные руки. Облизываешь кровь. Между пальцев видны гнутые спины мостов. Ты идешь к ним – ветер, он рвет с тебя легкую куртку, но ты и этого не замечаешь – бесцельно бродишь туда и обратно по тротуару, теперь ты следишь за прохожими. Ты затаилась, ждешь, когда на тебя хоть кто-то взглянет.

И время идет, ты вынимаешь часы из кармана. Часы мужские, потертые и побитые. Но работают, упрямо вращают шестернями и отсыпают время горстями на весы жизни. Темнеет, и ты снова подходишь к таксофону. Снова бросают трубку, ты набираешь еще раз, и результат тот же. Может быть, раньше ему и не было все равно, но сейчас ему плевать. Ты швыряешь трубку об стекло, оно покрывается радужной паутиной трещин, но даже злостью не купить внимания больше, чем на секунду – взгляд пары прохожих и ты снова забыта.

Вернуться обратно? Ты помнишь, как дойти до вокзала, это не так уж и далеко. Просто сдаться – и снова будет все то же самое, и мать встретит на пороге с торжествующей улыбкой. И отец начнет рассказывать про то, как хорошо работать в его магазине. А тот мальчик снова будет приходить к тебе домой, пить пиво и рассказывать о работе, доме, а родители будут по вечерам говорить о том, что пора бы уже и замуж. Еще продолжать?

– Хера! – говоришь ты.

Ноги сами несут тебя на странную улицу, будто прошитую вдоль линиями фонарей. Они лучше солнца, потому что светят, когда надо. Хотя нет. Потому что солнце нельзя забрать себе. А с лампой проще – каждый может, придя домой, зажечь свою маленькую звезду. И радоваться тому, что она только его. Ты смотришь в мостовую. Она покрыта керамическими плитками. На одной из них написано «звезда моя!»

– Тварь, – говоришь ты и плюешь вниз.

Здесь так много людей, но они идут медленнее. Тебе кажется, что вот-вот кто-нибудь обратит на тебя внимание. Но это не так, рубеж не перейти. Тем, кто поют под облупленной стеной с надписью «Витя ты в нашем сердце», ты не нужна. Просто…

– На пиво не добавишь?

Вот-вот. Обратили.

– Отвали.

Ты идешь дальше – и проходишь мимо фонтана, на котором стоит пошлая позолоченная фигура. Присаживаешься на бордюр – ноги устали, а еще вся ночь впереди. Ночь? А потом день? Долго до того, как свалишься, а, мечтательница? Но сейчас так не хочется об этом думать. И ты смотришь на черноволосую женщину с растрепанными волосами. Она поет незнакомую песню.

Одна девушка, отставив бутылку пива, хватает лежащую рядом с гитарным чехлом запыленную пеструю вязаную шапку, и обходит с ней людей. Кто-то кидает деньги, кто-то пожимает плечами. А девушка идет все дальше, она заглядывает в лица. И что-то говорит каждому. На девушке растянутый яркий свитер, и забрызганные джинсы клеш. На руках – бисерные плетеные фенечки. Вот она подходит к тебе, и ты внутренне сжимаешься. Неужели сейчас произойдет то же самое, и девушка посмотрит сквозь тебя? Нет, она смотрит прямо в глаза. Губы ее вздрагивают, но не произносят заранее заготовленной фразы «помогите музыкантам». Она улыбается тебе, и говорит:

– Привет! Давно в Москве?

Ты не знаешь, что ответить. Молчишь и смотришь ей в лицо. Как это приятно видеть живые глаза, не те, что у горожан, похожие на мокрый бетон. Не те, что у твоих друзей – бессмысленные, и будто выцветшие. А обычные, человеческие глаза.

– Катька, ну ты работать будешь? – кричит кто-то из стоящих рядом с черноволосой гитаристкой.