Михаил Болле - Безславинск

МарТин звал её на свой английский манер – Энни, что ей лично не нравилось, поскольку она с детства представлялась всем не как Аня, Анечка или Анюта, а именно Анна. Так звали великую, легендарную русскую балерину Анну Павлову, которую все знатоки балета запомнили как ожившее вдохновение или как танцующий бриллиант. И наша героиня, подражая самоотверженному служению искусству Павловой, хотела быть русской Анной, а не заморской Энни. Хотя, что поделаешь с этим чудаком МарТином, который и по-английски-то говорит смешно, с ошибками, порой произнося самые обычные слова так, что замучаешься их угадывать. Поэтому Анна сделала исключение для иностранного одноклассника и без обиняков откликалась на Энни.

Девушка заканчивала каждодневные упражнения у шведской стенки под ритмичную музыку Селены Гомез. Песня звучала из портативных колонок, присоединенных к ноутбуку. Её виртуальным педагогом был москвич-хореограф, проводивший индивидуальные занятия через Интернет с использованием всемирно известной программы Skype. И, несмотря на то, что стаж работы московского педагога составлял двадцать лет, его практика преподавания с использованием интернет-видеосвязи находилась на начальной стадии, а потому он очень старался, и у него это весьма неплохо получалось. Причем за эти уроки он не брал со старательной девушки из Безславинска никакой платы.

Благодаря усердным стараниям москвича, Анна в последнее время много и упорно тренировалась: слишком высоки были требования к поступающим в Академию танца Санкт-Петербурга. Анна во что бы то ни стало хотела учиться в Академии, ведь танец превратился в смысл её жизни. Во время занятий она полностью погружалась в атмосферу танца, забывала обо всех проблемах, обо всём негативе, оставляя в душе только свет, движение и музыку.

Краем зеленого глаза Анна увидела МарТина, но не обратила на него должного внимания и продолжала, двигая телом, тихо подпевать:

I, I love you like a love song, baby

And I keep hittin’ repeat-peat-peat-peat-peat-peat…

МарТин же, напротив, смотрел на девушку, но видел только ее большие глаза. Порою они исчезали во время очередного поворота головы, но он снова и снова ловил их взгляд при первой возможности. В плохо освещенном зале они казались ему больше и темнее, а прекрасное лицо – бледней и тоньше.

Первая любовь сделала неискушенного, застенчивого парня еще более робким: он ни за что не отважился бы сказать Анне о своей тайне и лишь только смотрел и смотрел на нее. Но Анна и без слов понимала, что творится в сердце МарТина. И было бы неправдой сказать, что ей это нравилось. Иногда девушку это даже раздражало.

МарТин, улыбаясь, подошёл ещё ближе к Анне, которая неожиданно и даже немного резко спросила по-английски:

– Что тебе нужно? И не надо меня снимать на камеру!

– Мне от школы подарили эту камеру и дали задание снять репортаж о военных событиях в нашем городке, ну и вообще…

Анна на секунду задумалась и, не останавливая разминку, продолжила,

– Причем здесь я?

– Ведь ты же часть жизни и событий, – и совсем тихо добавил: – часть моей жизни.

Анна говорила по-английски весьма бегло, в отличие не только от всех своих сверстников, но и многих жителей Безславинска. Низкий тому поклон вышеупомянутому Skype, поскольку именно через Интернет два года назад она нашла себе единомышленницу из Брёкелена (самое населённое боро Нью-Йорка), которая взамен на уроки русского языка учила нашу героиню английскому.

Анна замерла, внимательно посмотрела на МарТина и, как ей самой показалось, в голове у неё родилась «бредовая» идея:

– МарТин, приходи сегодня вечером на свадьбу к Вике с Генкой. Снимать жениха с невестой! Come on, Martin!

МарТин почувствовал, как задрожала камера в руках, от нахлынувшего волнения, как застучало сердце. «Энни зовёт меня!»

Анна засмеялась, закрыла крышку ноутбука и выбежала из зала, а МарТин выключил камеру, прижал её к груди и прошептал:

– Я такой счастливый!

К слову, танцовщица на панно была так сильно похожа на Анну, будто та позировала МарТину во время его работы.

Последние месяцы он все чаще и чаще думал об Анне, каждую ночь видел ее во сне – тонкую, гибкую, с жаркими губами, подобными спелой вишне. МарТин просыпался и подолгу не мог заснуть, вспоминал её глаза, голос, милый грудной смех.

Целые дни, когда МарТин не видел Анны, её образ не покидал его, неожиданно возникая то из кустов цветущей сирени, то на кипенно-белой рубашке берёз, то в компании старшеклассников.

А вечером, снова сидя с дедом и бабушкой перед телевизором в уютной хате-мазанке, МарТин подолгу глядел на экран… Приподняв руки, Анна поправляла темно-ореховые волосы, игриво смотрела на мир своими разноцветными глазами и беззвучно смеялась…

Анна зашла в класс русского языка и литературы, который по совместительству был классом пения. У школьной доски, над которой по центру висели пожелтевшие от времени традиционные портреты Н. В. Гоголя, А. С. Пушкина, Т. Г. Шевченко (портрет великого и, наверное кто-нибудь другой написал бы в этом месте: «одновременно с тем „нетрадиционного“ П. И. Чайковского», но я этого делать не стану, а просто сообщу, что портрет Петра Ильича по иронии судьбы-злодейки притулился с правого края от всех остальных и висел как-то криво), стоял учительский стол с наваленной на него кучей тетрадок и учебников. Рядом с окном пристроилось чёрное пианино, за которым сидела бабушка Анны – Александра Петровна. Статная красивая женщина в облегающем зеленом платье выглядела гораздо моложе своего пенсионного возраста. Ухоженными пальцами с красивым маникюром она играла гаммы, а рядом с пианино, плотно прижав согнутые в локтях руки к округлым бокам, стояла смешная упитанная девушка. Толстуха – по-другому её и не назовёшь – «пела» низким голосом.

– Пой кругло и тяни на задницу! – учила Александра Петровна, – А теперь фальцет, хватит басить! Пой, Дуняша, как будто ты блюёшь! Развивай слух и память, в конце-то концов!

Назвать заунывное мычание пением было сложно, ведь Дуняша была не просто кривая толстуха, но ещё и немая с детства. Своеобразным пением занималась она у Александры Петровны по настоятельному и беспрекословному желанию её старшей сестры – прокурорши Ромаковой. Та считала, что во время пения человек задействует иную область мозга, чем во время речи, а значит – пение может помочь Дуняше, перенесшей глубокую душевную травму, восстановить и речь, и мозговую деятельность.

На странице блокнота – вечном своём спутнике, Дуняша быстро и коряво написала:

«Как это, Александра Петровна? Вот так что ли?»

И сразу же выдала следующий звук:

– Уээээ…

– Как будто, а не реально! Господи! Рот шире! Натягивай, чтобы зубы были видны! Челюсть вниз! Не бойся, не поджимайся!