Дживан Аристакесян - В аду места не было

И правда, пошли и дошли. До нас муж с женой прошли вброд, по грудь в воде. А у нас кони, значит, пройдём.

Воду благополучно прошли – дед крепко держал коня за узду, по пояс в воде, а я был крепко привязанный к седлу.

Слева было большое село Хунлар.

– А вон тот уступ в вышине – висячее горное чудо. Там всегда ветер. Если оттуда прыгнет крылатый конь, он приземлится прямо на правый берег.

Мы попали в сухие заросли. Там мы упустили мужа с женой из виду. Мы не узнали, куда они пошли. Сухие овраги, высокие и низкие холмы. Горные цепи, дикие места. Среди них были разбросаны отдельные села, стоявшие группами: Хорку, Хогек, Гатгули – очередности их не помню.

В Хогеке нам не дали пойти вперед.

– Отец Геворг, ты не избежишь визита к нам, поешь у нас дома со своим внуком. Чехнез здесь близко, успеешь. Пусть Манук-ага ещё подождет.

– Родные мои, ребёнку не терпится увидеть мать, но я еле вас увидел, хорошо, не могу не остановиться у вас.

– Дитя, давай немного отдохнем, и кони отдохнут, а потом поедем.

Что это были за родственники – не знаю. Отдохнули, поели. Помню, утром восхитились, когда я перепрыгнул через принесенный ими стул, и вскочил в седло. Дед рассмеялся, он тоже сел, и мы поехали к моей матери.

Был закат, когда перед нами открылась деревня. Двор Манук-ага, подобно площади, был началом начал села. Там были дети, другие гости, но в центре всего этого – раскрытые руки моей матери. Как горящая курица, набросилась она на меня, стащила с седла, вобрала в свои объятия. Она всё время целовала меня, обнимала, выпускала из объятий и снова обнимала. Она искупала меня, накормила, уложила. И сама легла рядом.

Больше ничего не помню. Просто утром я проснулся рядом с ней.

– Ты вырос, солнышко моё.

Я прижимался к ней, не отрывался. Она целовала мои восхищенные глаза.

– Сынок, душа моя.

– Мама, это твой дом? Чья это деревня? Что это? Кто это на стене?

– Это фотография, погоди, покажу, у деда дома их нет, а здесь есть. Это дом Манук-ага.

– Что такое фотография, кто этот человек?

– Душа моя, фотографии делают в городе. Вырастешь, ты тоже сфотографируешься. Оденься, пойдём на улицу, там дети, поиграешь с ними.

В доме были дети старше и младше меня. На второй третий день я смешался с ними.

Ранним утром был слышен голос Манука-ага: «Ты – туда, ты – сюда, ты – на санки, ты – на соху, ты – на инструменты, ты – к мельнице, ты – к тониру 10 10 Место, где пекут лаваш (арм.). ».

Для меня было много новостей. Животных у них было больше, чем у нас. Целый хлев лошадей, ослов, жеребят. Целое стадо коров, мулов, волов. Телята отдельно. Множество баранов, овец, коз…

Чтобы ещё больше меня удивить, отвели на завод, где выжимали масло (он был собственностью Манук-ага).

Буйвол медленно вращал каменное колесо, ходя вокруг него по кругу. Масло текло в расставленные снизу сосуды. Работают круглый год. Только летом и весной немного отдыхают – чистят.

Я не видел вблизи её нового мужа Мисака. Но кто-то показал мне на него издали, не помню, кто это был. Он благоразумно держался подальше от меня. Видимо, это была временная тактика, пока я не сближусь с ним. А пока, все это время, что я был с матерью, он ни разу не переступил за порог спальни моей матери.

Меж тем меня вызвали в гостиную Мисака. Был поздний вечер, посторонних не было. Двое дедушек. Я подбежал в объятия деда. Он был грустен, ничего не говорил.

– Как начнем, Геворг-ага? – нарушил молчание Манук.

– Оставляю на тебя, не говори потом, что я влияю на него.

– Не знаю, что делать с материнским горем.

– Какое горе у моей матери? – вмешался я.

– Парень, иди ко мне, расскажи стишок…

– Расскажи «Крест святой», говорит дед.

– Это нехорошие стихи. Давай прочитаю «Лошадь».

– У нас много коней, ты видел? – Так начал подход ко мне Манук-ага. – Не хочешь остаться с нами? Сядешь, на какую захочешь.

– Я такой же дедушка, как и твой дед, здесь живет твоя мама, иди ко мне на коленки.

– Это ваш дом?

– Да, дитя, мама твоя останется здесь. Чего ты хочешь: остаться или поехать с нами?

– Мама не поедет? Но это не наш дом, не наше село!

– Отец Геворг, у него чистая кровь. Он – дикий цветок, не садовый, чтобы можно было его пересадить. Жалко, не будем трогать.

Я замолчал и крепко обнял дедушку. Увидел слезы на глазах у обеих дедушек. Позвали мою мать, сдали меня ей. Я сладко заснул у нее на руках.

Я не помню расставания, и обратная дорога во мне не запечатлелась. Но ярко помню тот вечер, когда мы спускались к деревне Торос по горной цепи, по оврагу, спускавшемуся к селу. Совсем близко наша деревня, как на ладони, ясно видна как в зеркале. Как меня встретят, как обнимут, что скажут? Помню эти свои мысли. А вот и наши дома, все высыпали на улицу, ждут нас. Как только увидели нас, побежали мне на встречу, да с какой радостью, хлопая в ладоши, крича!

Жизнь села текла в обычном русле. Моего дядю Седрака забрали в аскяры. За дядю Назара Тацу все время давал золото (мешками), чтобы не забирали, он был единственным работником, был в возрасте, у него было много детей. Из нашего рода забрали дядей Аршака, Ашота, Вардана. Ашот иногда приходил – не знаю, почему. Всех взрослых мужчин из деревни забрали. В последний год курд Бако приобрел машинку для стрижки волос и стриг детей. И зубы дергали, только я не помню, кто. Мать приходила повидаться со мной, взяла меня на руки, погладила, я хорошо помню. Привезла мне городской костюм. Одела – он был мне в пору. Все женщины и мужчины деревни восхищались, но она не смела забрать меня, об этом не было речи.

В тот год какая-то толстая, взрослая женщина из наших родственников приехала к нам с сыном. Этот парень гордился тем, что он горожанин. Наши ребята потащили меня, заставили надеть костюм, подаренный матерью (как раз тогда она и приезжала), привели к нему, чтобы осадить его гордыню. Мы собрались на плоской крыше деда Гокора.

– Ну, посмотри, чей костюм лучше, твой или Дживана?

Парень умолк.

– Ну, спрашивай, пусть он тоже спрашивает, посмотрим, кто из вас больше читает?

Я не помню, кто больше спрашивал, кто больше вопросов задавал… что было за соревнование… и не помню, как уехала мать, не помню подробностей. Помню, как на следующий год брат Мисака отвёз меня к матери. По пути он старался водить своего коня рядом с моим, поддерживал меня, чтобы я не упал.

Но я почти не нуждался в его помощи. Помню, переходя через реку, конь поскользнулся, и я чуть не упал в воду, но вовремя исправил ситуацию. Он очень испугался, да и я тоже. И очень похвалил меня. Больше ничего не осталось в моей памяти. Кругом был мрак. У матери уже был новый младенец. Помню, он заплакал, я подошел, чтобы успокоить, и тут заметил, что мама плачет. Как мы расстались, как я доехал… Ничего не помню.