Байдымат Маджефферсон - Сюеме не будет! Там, где горы и «Приоры»…

Тогда парень предложил:

– Ну, чё, давай тогда на лыжах покатаемся?

– Я не умею, – засомневалась Я в удачности идеи.

– Ничего, – не отступал абориген и, прищурившись, хмыкнул. – Я тебя научу.

К лыжам Я была не готова.

– Говорят, у вас есть озеро любви? – спросила Я, уходя от альпинистской темы.

– Есть, – кивнул Пиля.

– Отведи меня лучше туда.

– Рано ещё, Принцесса. Снег лежит. Летом приезжай – сходим. Говорю же тебе, лыжи освоить надо, – не уступал Баранолог.

– Ну, ладно, пошли! – со вздохом согласилась Я.

У Пиляла зазвонил телефон. Бытдаев снял трубку и затарахтел на каком-то корявом турецком. Когда он закончил говорить, Я поинтересовалась:

– Что за язык такой забавный?

– Не забавный, а карачаевский! Лучший язык в мире! – высокомерно заявил Баранолог. – Хочешь, тебя обучу?

– Зачем? – искренне удивилась Я.

«С трудом представляю, каким образом карачаевский может мне в жизни пригодиться!»

– Вот как будешь хорошо говорить – женюсь на тебе!

Я засмеялась:

– Я замуж не тороплюсь.

– Ничего, процесс учёбы долгий! – джигит хлопнул себя по карманам. – Анасын сигеим! Сигареты выронил, наверное. Ну, что ты будешь делать!

Я протянула парню свою пачку.

– Спасибо, – выудил Пилял никотиновую трубочку.

– А как по-карачаевски сигареты? – поинтересовалась Я и тоже закурила.

Пилял призадумался, вытянул губы и выдал:

– Тютюн .

Я умилилась:

– Скажи ещё раз.

– Тютюн, – повторил джигит.

Произнося это слово, он так забавно складывал тонкие губки в трубочку… Ах, милее зрелища не придумаешь!

От Бытдаева Я узнала ещё много замысловатых карачаевских словечек (правда применить их в оживлённой беседе удавалось крайне редко, ведь Я ни с кем в посёлке не общалась). Например, придурков, пофигистов и всех необразованных невоспитанных парней Пиля величал словом «джохар», а хороших «джаш» («пацан»). Временами, Баранолог обращался ко мне «ариум» – моя красивая», «джаным» – «душа моя» или «алтыным» – золотая моя.

Когда Пилька злился, «анасын сигеим» и «ана» не сходили с его тонких уст. На мой вопрос о семантике экспрессивных выражений, Бытдаев нехотя ответил, что «это что-то типа русского «твою мать», только переводится не «твою мать», а «того мать».

За катаньем на лыжах и весёлыми разговорами прошёл весь день. Лучший друг Пиляла Маджир Зульпагаров поехал с нами (и временами оказывался очень кстати: так, например, пока Я осваивала лыжи – он развлекал крошку Нору!). Маджир показался мне весёлым жизнерадостным парнем. Его шуточки наносили непоправимый удар по Бытдаевскому самолюбию. Когда мы пререкались с Баранологом – Зульпагаров неизменно становился на мою сторону.

– Ты такой классный, Маджир, – смеялась Я и ласково называла Зульпагарова «къарнашым» («Брат мой!»).

– Да? Я того на «Приоре» катал»! – недоверчиво лыбился тот.

– Ага! – утвердительно кивала Я. – В следующий раз с подругой из Ростова приеду, познакомлю тебя!

Юный джигит этой новости несказанно обрадовался. Когда Я спросила, какие девушки ему нравятся, он заявил: «Орлова, такие как ты! Я его душу мотал!»

Общение с Баранологом шло полным ходом. Временами на меня накатывали приступы нежного дружелюбия, и тогда Бытдаев вместо язвительных «Баранолога» и «Барановеда» удостаивался моего великодушного «Пиля» или «Бытдаюшка». Хотя он отзывался и на дурацкие прозвища. Да ему ли привыкать?! У парня же как у приличного индийского божества сто имён!! Баранов величал соседа Пилюлькиным или Пилялкиным, Лина слащавила: «Пилечка, Пиляша, Пилюня». Маджир так и вовсе отличился – в минуты душевных перепадов он погонял друга Рябчиком (Собственно Рябчиком звали чёрно-белого спаниеля – собаку Бытдаева. Почему Зульпагаров так окрестил лучшего друга осталось для меня загадкой!). Русская мама звала Илюшей. Да, да, мама у Пили была русская, и он этим очень гордился. Бытдаев постоянно твердил, что никогда не возьмёт в жёны карачаевку. «Мать у меня русская, и я на русской женюсь!» – повторял он.

Пилял казался мегаэкзотичным! На фоне гор он смотрелся весьма брутально. Он был груб, дерзок и циничен. Его своеобразный юмор, приправленный пошлостью и ехидством, зачастую оставался непонятым даже друзьями. Он высокомерно утверждал, что знает в Ариу-Къызе каждую тропинку, якобы нет в округе ни одной вершины, на которую бы он не поднялся, а его рассказы (скорее всего выдуманные) об опасных приключениях в горах звучали интереснее местных легенд. С ним в лесу Я даже глубокой ночью чувствовала себя спокойно. Душка Барановед научил меня прикуривать от костра, карабкаться по отвесным скалам, ездить на коне, кататься на лыжах, болтать на кэраче…

С ним было нескучно. Он привнёс в мой отдых новый вкус, так сказать, досуг изрядно разнообразил, хех… До того как нас свела судьба, Я кроме пьяной рожи Славутича на фоне высоких гор ничего не видела.

Выходные закончились так не вовремя. Надо было уезжать. Тут и господину Баранову полегчало. К слову сказать, моё общение с Пилялом Вячеславу очень не понравилось. Стоило только зайти за ворота после прогулки, как старый дуралей схватил меня за локоть и стал трясти:

– Это что ещё такое? Где ты шлялась полночи с этими носорогами?

– Не твоё дело, – резко ответила Я и вырвалась.

– Бродит хрен знает где с чуркобесами деревенскими…, – возмущался шеф.

– Между прочим, эти «чуркобесы» твои соседи – возразила Я. – Мог бы проявить хоть немного уважения.

Но Славик пропустил мою реплику мимо ушей и продолжил свои разглагольствования:

– А я, дурак, защищаю тебя перед Зиной, перед Лёликом… Видимо, они правы, я действительно ослеп.

– Ослеп, ослеп, – согласилась Я, смерив помятую рожу начальничка презрительным взглядом. – От бесконечного пьянства!

– Что ты с ними делала? – заверещал босс.

– Каталась.

– И всё?

Я поймала паузу и загадочно улыбнулась.

– Ну?! – занервничал шеф.

– Нет не всё! – ехидно оскалилась Я.

Баранов покрылся ярко-красными пятнами:

– Издеваешься, да? А если Константину Николаевичу расскажу, как ты тут гуляешь с грязными оборванцами, с местным чернозёмом?

Я ухмыльнулась и перекривляла:

– А если Я расскажу, что ты, старый дурак, хочешь соблазнить его любимую племянницу?