Антон Моногаров - Сны о чём-то большем. Сборник рассказов

– Здравствуй, папа.

В комнате с белыми стенами слишком светло. Несмотря на приличную мебель, красивый стол, мягкую кровать, А не чувствовала себя комфортно. Она вообще забыла значение этого слово, так давно та находится в напряжении. Единственное время, когда она могла более-менее расслабиться, это прогулка с парочкой друзей и рисуя очередную картину. И если первое начало приносить радость не так давно, то рисование давно стало для нее единственной отдушиной в мире религиозной деспотии родного брата. А перерисовывает какую-то рокершу с обложки книги, про панк-рок. Она скрыла эту книгу так глубоко и тщательно, что сама еле нашла. Ведь рок и подобная музыка для её брата, главы семьи, харам. В принципе, как и любая литература, кроме Корана, любая музыка и общение с кем-то, кроме членов семьи. Харам окружал всю её жизнь. Дабы не сойти с ума, А начала рисовать все больше и больше. После, поступив в университет, она узнала одну милую парочку, которую её брат точно назвал бы отвратительной. Но ей они таковыми не казались. Милые, умные, образованные, не сдерживаемые рамками религии. Нет, не атеисты, просто способные думать, говорить, размышлять. Дома такое не приветствовалось. Говорить о подобном А боялась, ведь все могло очень быстро закончится. В душе она понимала, что брат волнуется за нее и, по своему, любит её. Однако такая любовь заставляла А испытывать отвращение как к нему, так и к религии. Все чаще она думала о том, как не сгинуть здесь, сойдя с ума в этом Аду. Ей все же помогала та парочка. Особенно парень, постоянно поддерживая ее, вселяя надежду и оптимизм. Именно он сказал ей развивать свое хобби. «Авось, выйдет что-то. Не может же хотя бы это быть харамом». И та стала рисовать больше. Лучше. Надеясь, что все таки вырвется.

Через пару недель, брат сломал ее ноутбук, почти посадил А под замок и избил того парня. Ничего хорошего из этого не вышло – отношения ухудшились еще сильнее. Харам. Это слово она стала слышать чаще, чем свое имя. А стала часто сидеть в полном одиночестве, без еды и воды, думая либо о своей, либо о его смерти. На полном серьезе, когда брат опаздывал и не предупреждал ее, она надеялась, что тот попал в аварию и умер. Депрессия все больше и больше угнетала и затуманивала ее рассудок. Девушка, чей парень попал в больницу, не стала меньше с ней разговаривать, их отношения не ухудшились. Она даже стала поддерживать А, говоря, что парень не обижается, скоро выйдет из больницы, ничего жуткого не случилось. Но ей все равно было тошно от мысли, что из-за нее пострадал человек.

Прошла еще неделя. Жуткая, наполненная страхом и паранойей. А начала размышлять, а нормально ли это, мечтать о смерти брата? Хотя, не меньше она мечтала о том, как бы сбежать и стать кем-то вроде хиппи XXI века. Но тут, паренек вышел из больницы – веселый, жизнерадостный и оптимистичный, до зубовного скрежета. Брату все же досталось, за избиение подростка. Благодаря этому, А получила долгожданное спокойствие на небольшой срок. Она уже и забыла, какого это, чувствовать Умиротворение. Парочка советовала ей развивать свои навыки, оттачивать мастерство и выходить на более профессиональный уровень, выкладывать работы и так далее. В общем, идти к своей цели. А начала мечтать и рисовать. Линии стали четче, лица живее, а цвета интереснее. Она уже не думала о том, что у нее может не получится. Единственное, что ее волновало – творчество, которое может вытащить ее отсюда. Да, ей не стать хиппи. Но А твердо уверовала в то, что ее прекрасные сны об Умиротворении сбудутся.

Крема американо сели, показывая темную, практически черную поверхность кофе. Пар все еще шел от него, но уже было понято, что он остыл, испортился. Почему-то люблю именно такой американо – чуть кислый, теплый. В этой дешевой забегаловке делали хороший кофе, а все остальное лучше не пробовать. Неудобный красный диван из кожзама или чего-то в этом роде неприятно холодил задницу. Комфортом здесь и не пахнет – холодно, грязно, лампы не горели, посему сквозь окна пробивался холодный свет осеннего солнца. Прошло примерно полчаса с тех пор, как я здесь сижу. Я посмотрел на время. Сорок минут. Опаздывает, опять. Каждый раз, когда слышал звук открывающейся двери, я с надеждой смотрел, стараясь увидеть ее. Но это были лишь случайные посетители, которые не приносили ничего, кроме холода и грязи. Казалось, куда уж больше.

Наконец, спустя некоторое время, пришла Она. Красная, уставшая, пухлые губы посинели. Видно, что старалась успеть. Она села, скинув с себя шарф, шапку и куртку. Та итак выглядела старше своих лет, а сейчас я бы дал ей двадцать шесть лет минимум. Он подозвала неказистую и неуклюжую официантку, заказала коктейль и отправила.

– Итак, – начал я – Ты снова опоздала.

Она начала буравить меня взглядом.

– Оправдываться я не собираюсь. Сам знаешь, что я забываюсь иногда.

– Я все понимаю, но мы сидим здесь каждую среду на протяжении трех месяцев.

– Закрой тему или твой холодный кофе окажется у тебя на морде.

Я улыбнулся. Классический обмен любезностями. С М я знаком не так давно, около пяти месяцев, с тех пор как остановился в небольшом приморском городке. Даже моя память не удержала момент нашего знакомства, что уж говорить о её. Помню, я частенько приходил к ней на концерты. Фортепиано, скрипка, мне нравилось слушать ее игру на этих инструментах. Когда она бывала у меня, она играла мне на скрипке, а я читал ей свои рассказы. Творческие вечера, как мы их называли. Теплые воспоминания. Мне до сих пор не верится, что М школьница. Девятый или десятый класс, не помню. Не только и не столько из-за общения, сколько из-за ее внешности. Она выглядела на все двадцать – огромные глаза, пухлые губы, щечки, басовитый голос. Мне не нравилась её внешность, хотя в ней и было нечто притягательное. М частенько просила встретить её у школы, дабы весь класс смотрел на то, как ее забирает двадцатипятилетний парень. Так продолжалось около месяца. За ней и тогда наблюдались странности, но до явных заскоков не доходило. Потом, она начала забывать дорогу, нести околесицу. Ее диагноз мне крайне не понравился. Шизофрения, или нечто в этом роде. М начала постепенно меняться и забывать, кто она. Со временем, все стало только хуже.

В первом месяце ей выписали таблетки, которые хоть и делали ее ленивой и медлительной, но все же позволяли ей сохранять относительную остроту ума. Общение было более размеренным и равнодушным. Наступила глубокая апатия ко всему происходящему вокруг нее. Бесконечные попытки растормошить М привели к тому, что она отказалась вовсе оказалась от лекарств. «Сойду с ума, хрен с ним. Всяко лучше, чем быть мертвым овощем». Первое время ей удавалось скрывать тот факт, что не лечится. Даже нашла способ срубить немного деньжат на своей болезни, продавая таблетки тупым мелким бабенкам, желающим словить какой-то кайф. Но потом, она немного заблудилась – перепутала автобус, забыла где живет и уехала в соседний город. Я так и не узнал, как она попала домой. То ли вспомнила, где живет и доехала автостопом, то ли нашла знакомых, которые ее довезли. М забыла об этом в тот же день. Результат этого путешествия оказался один – ее посадили под замок, дабы не случилось еще чего-нибудь. В школу ее возила мать, встречала тоже она. Отсутствие нормального общения с кем-либо крайне отрицательно сказалось на ней. М заставляли принимать лекарства, хорошо хоть иного толка, те не делали из нее овоща. Она часто играла на фортепиано «Ноктюрн» Десятникова. Крайне грустное произведение, учитывая ее нынешнее состояние. Разговоры наши стали проходить все реже. Все это продолжалось еще месяц, пока ее состояние не ухудшилось.