Виктория Вайс - Голяком по крапиве. 202 записи из дневника порочной твари

Каждую ночь мне снится секс. Мне, женщине, стоящей у пропасти с красивым названием Климакс и у которой реального секса с мужчиной не было уже больше 8 лет! Вот где психосоматика… И сны, сука, такие реальные, что иногда просыпаешься и хлопаешь руками по кровати в поисках мускулистого, да Господи, пусть даже толстого, костлявого, даже старого мужского тела, а его нет, только скомканное одеяло и подушка, зажатая между ног. Это и есть, видимо, моя Голгофа, наказание за то распутство, которое сопровождало меня по жизни. Сейчас я вспоминаю прошлое, пытаюсь подсчитывать, вытаскивать из памяти их имена, но это трудно, ведь многие были мимолетным увлечением, страстью и даже похотью. Помнят ли они меня? Для многих я была подарком судьбы, призом, добычей… Хочется верить, что помнят, и ложась в постель к своим обветшалым жонушкам, выключив предварительно свет и насмотревшись для уверенности жесткой порнухи, они вспоминают о тех золотых деньках, когда могли наслаждаться моим, тогда еще совершенным, телом, ласкать мою гладкую кожу, целовать мои припухшие губки и наслаждаться тем кайфом, который я им дарила, отдаваясь страстно, до последней капли вожделенного пота… Самое смешное, что никто из них за все это время мне ни разу так и не приснился, только какие-то абстрактные собирательные образы: глаза от Васи, руки от Пети, ноги от Сережи, член от Валерки… Вот поймала себя на мысли, что не приходили в мои сны жеребцы-профессионалы с которыми я долгое время работала. Работа она и есть работа. Как в анекдоте – лежу на пляже, а вокруг станки, станки, станки…

Вот я и вернулась… Жива, но не здорова. За этот месяц, проведённый в больничной палате, я очень сильно постарела и самое главное в корне пересмотрела отношение к себе и ко всему, что меня окружает. Смирившись с болезнью, я с большим трудом стараюсь смириться со свалившимся на меня убожеством… А знаете почему я тут, а не там? Нет, не потому что вовремя сдала анализы, испугалась результатов, и схватив все деньги, быстренько улетела на Землю обетованную, отдаваться в теплые руки иудейских эскулапов с хохляцкими корнями. Не потому что потратила там почти всё нажитое «непосильным трудом», ну если бы были какие-то проблемы, то никто и не спросил, а есть ли у тебя еще сбережения, собрали бы вещички и в чем есть, и как есть отправили бы в аэропорт, ведь там ты никто если кошелек пуст. Успела, денег хватило, пневмонию удалось задушить в зародыше, а это главное. Правда на руках и заднице нет живого места от капельниц и инъекций, а карточки, из-за отсутствия на них денег, теперь можно выбросить, но это фигня. Могло бы быть и так, что все эти мучения зря… Ну так почему же, нетерпеливо спросите вы? Что помогло, если не гений светил с небритыми лицами, не их иглы с пилюлями и не мои деньги? А я вам скажу… Любовь… Да, не поверите, но старая больная дура втюрилась…

Он валялся в соседней палате. Никто к нему не приходил, как и ко мне, кстати. Никто не передавал кулечки с апельсинами, никто не звонил и не писал трогательные СМС. Я подглядывала за ним из коридора сквозь стеклянную дверь. А он постоянно пялился в планшет, словно выискивая там всё то, чего ему так не хватало в обычной жизни… Как-то я не успела отвести взгляд… И мы смотрели друг на друга несколько минут, аж страшно стало… Не смейтесь, но его зовали Додик. Это ласково, а так он Давид, ну не тот, конечно, который победил Голиафа, но тоже ничего. И глаза у него такие грустные, карие и постоянно влажные от невысыхающих слез. Болезнь его сильно потрепала… Мы говорили с ним по ночам, тайком от персонала. Они ведь тоже люди и тоже хотят спать, а нам спать не хотелось. Мы часы считали… Может быть сестрички всё и видели, там ведь камеры на каждом сантиметре натыканы, но никто ни разу к нам в палату не зашел… А зря, потому что неделю назад разговоры закончились… И случилось то, о чем я даже боюсь говорить…

Я уже знала, что уезжаю и знала, что он остается. И он тоже знал. Но я не была уверена в неизбежности того, что должно было обязательно случиться этой ночью. По всем законам жанра, мы как две отрицательно зараженные частицы, должны были отталкиваться друг от друга, и не делиться ядом влюбленности, но все шло к тому, что физикой нужно было пренебречь. Были только две проблемы: я за последние восемь лет воздержания от мужчин почти забыла как правильно с ними спать, а он болен той же гадостью, что и я, но только в более запущенной форме и по этой причине его мужская сила иссякла, ну по крайней мере признаков жизни, когда мы целовались, не подавала. Я ничего не сказала Додику, а просто позвала к себе в палату сестру и попросила ее сделать на прощание одно доброе дело, положив незаметно ей в карманчик халатика 500 Евро. Вы думаете она отказалась? Нет. Кто же откажется от доброго дела… Вечером сестричка, как обычно, принесла Додику лекарства, разложенные в стаканчики и проследила, чтобы он выпил все пилюли.

– Почему сегодня четыре, а не две? – спросил он.

– Так надо, – ответила та, протягивая стаканчик с водой.

А он и не спорил, выпил и улегся на подушку, так ничего и не заподозрив. Я открыла дверь его палаты ровно через тридцать минут, села рядом и наклонившись, поцеловала его пересохшие губы, он страстно ответил, обнял меня и вдруг отпрянул…

– Что случилось? – спросила я.

А он замер и даже не моргает, боится шевельнуться… У него встал!… Шоу на мониторах в сестринской было, наверное, умопомрачительное, поскольку утром та самая сестра, уходя со смены, покрылась пунцовыми пятнами, встретившись со мной взглядом в коридоре. Я прикоснулась указательным пальцем к губам, она в ответ улыбнулась, прикрыв свой ротик вспотевшей ладошкой… Вот так 500 Евро и две таблетки Виагры делают с человеческими чувствами чудеса… Я понимала, что больше никогда не увижу несчастного Давида, но я была счастлива от того, что смогла сделать последние дни его жизни похожими на счастье…

Вот только сегодня ночью осознала весь трагизм прошедшего месяца. Не спалось, и вся подушка теперь мокрая… Жалко себя, но больше всего жалко Давида… Я поклялась ему и себе, что не буду звонить, чтобы не услышать в трубке вместо его голоса заунывные гудки… Я знала, что он умрет, а может быть уже умер… Можно ли считать меня тварью, которая бросила больного человека? Или я поступила правильно? А может быть не нужно было лезть к нему со своей любовью? А может быть ему не нужно было лезть под юбку пражской блядине, с которой он провел ночь своего совершеннолетия? Может быть не нужно было поддаваться всеобщему психозу молодняка и летать на выходные в Прагу, чтобы вдалеке от родителей безнаказанно побухать, покурить и потрахаться? Но он же это сделал… Хорошо что абсент был не паленый и трава настоящая, а то бы мог уже тогда вернуться в свою теплую Хайфу в цинковом ящике… Злая я все-таки… А может справедливая? Не знаю… Запуталась…