Николай Эрдман - Самоубийца

Мария Лукьяновна. Он, наверное, скоро вернется, мамочка, ты живей растирай.

Серафима Ильинична. Я и так, как динамо-машина, рабо­таю – два желтка навертела на полный стакан.

Мария Лукьяновна. До чего он любитель до гоголя, страсть.

Серафима Ильинична. Пусть уж нынче полакомится. (Поет.)

Мария Лукьяновна. Как ты, мамочка, думаешь – он на ме­сто устроится или нет?

Серафима Ильинична. А то как же? Теперь непременно устроится.

Мария Лукьяновна. Скажут – нету работы, и кончен бал.

Серафима Ильинична. Разве может в России не быть рабо­ты, да у нас ее хватит хоть на все человечество, только знай поворачивайся.

Мария Лукьяновна. По какой же причине не все работают?

Серафима Ильинична. По причине протекции.

Мария Лукьяновна. Почему ж это так?

Серафима Ильинична. Потому что в России так много ра­боты, что для каждого места не хватает протекции. Скажем, место имеется, а протекции нет, вот оно и пустует от этого, Машенька. А уж если у Сенечки есть протекция, то работа отыщется – будь покойна.

Мария Лукьяновна. Неужели мы, мама, опять заживем.

Серафима Ильинична. Заживем, обязательно заживем. (Поет.)

Обе.

Мария Лукьяновна. Это что за письмо?

Серафима Ильинична. Брось, наверное, старое.

Мария Лукьяновна. Нет, не старое… запечатано… и тебе адресовано.

Серафима Ильинична. Ну-ка, Машенька, прочитай.

Мария Лукьяновна. Что такое? (Читает.) «Многоуважаемая Серафима Ильинична, когда вы прочтете это письмо, меня уже не будет в живых. Предупредите поосторожней Машу».

Серафима Ильинична. Боже праведный!

Мария Лукьяновна. Погоди. (Читает.) «Пальто мое демисезонное и портсигар отправьте брату в Елец. Семен». Как же это возможно? Да что ж это? Батюшки! (Падает на кровать. Рыдает.)

Серафима Ильинична. Маша! Машенька! Ну, не плачь, ради бога, не плачь.

Распахнув двери, входят Гранд-Скубик, отец Елпидий, Калабушкин, модистка, портниха, Маргарита Ивановна.

Отец Елпидий. Плачьте, плачьте, вдова Подсекальникова. Об­нимите детей своих и взывайте с рыданием: «Где ваш папоч­ка? Нету папочки. Нету папочки и не будет».

Александр Петрович. И не было.

Отец Елпидий. Чего?

Александр Петрович. Папочки не было, я говорю.

Отец Елпидий. Почему?

Александр Петрович. Потому что деточек не было.

Отец Елпидий. Не было. Вот так фунт! Ничего не поделаешь– промахнулся. Нету папочки, значит, и не было. Плачьте, плачьте, вдова Подсекальникова…

Аристарх Доминикович. Лучше после об этом, отец Елпи­дий. Дайте я. Дорогая Мария Лукьяновна, разрешите мне обратиться к вам с маленькой просьбой от имени русской интеллигенции. Муж ваш умер, но труп его полон жизни, он живет среди нас, как общественный факт. Давайте же вме­сте поддерживать эту жизнь. Я кончил. А теперь, Генриетта Степановна, приступите, пожалуйста, к вашим обязанностям.

Модистка. Пардон, мадам. Мадам интересуется обыкновенной соломкой или рисовой, или, может быть, мадам интересуется фетром? Вот опять же вполне элегантная шляпа для похорон.

Мария Лукьяновна. Ничего мне не нужно… зачем это… боже мой…

Маргарита Ивановна. Вы напрасно, Мария Лукьяновна, так относитесь, погребение будет довольно шикарное, для чего же вам выглядеть хуже всех.

Серафима Ильинична. Да откуда шикарное, Маргарита Ива­новна? На какие шиши нам его хоронить?

Александр Петрович. Вы об этом не думайте, Серафима Ильинична. От преданья земле до пошивки траура – все шиши эти люди берут на себя.

Портниха. Может быть, мы приступим к примерке, сударыня?

Мария Лукьяновна. Не могу я… не троньте меня… товари­щи.

Аристарх Доминикович. Слез не надо, вдова. Муж ваш умер героем – о чем же вы плачете?

Мария Лукьяновна. Жить-то как же мне… господи…

Аристарх Доминикович. Я скажу вам на это, Мария Лукья­новна: живите так же, как умер ваш муж, ибо умер он смер­тью, достойною подражания.

Портниха (снимая мерку). Длина переда сорок один.

Аристарх Доминикович. Один, совершенно один, с писто­летом в руках, вышел он на большую дорогу нашей русской истории.

Портниха (снимая мерку). Длина зада девяносто четыре.

Аристарх Доминикович. Он упал на нее и остался лежать…

Серафима Ильинична. Где остался лежать?

Александр Петрович. На дороге истории, Серафима Ильинична.

Серафима Ильинична. Это где же такое? Далеко от нас?

Александр Петрович. Да, довольно порядочно.

Аристарх Доминикович. И остался лежать страшным кам­нем всеобщего преткновения.

Портниха. Или, может быть, вы обожаете рюшики?

Аристарх Доминикович. Пусть же тот, кто шагает по этой дороге, Мария Лукьяновна, споткнется сегодня о труп Подсекальникова.

Модистка. Вот прекрасная шляпка фасон фантази, можно сделать из крепа поля колокольчиком.

Аристарх Доминикович. И когда он споткнется, Мария Лукьяновна, он, конечно, посмотрит под ноги, и когда он по­смотрит под ноги, он, конечно, увидит нас. И мы скажем ему…

Модистка. Разрешите прикинуть на вас, сударыня.

Аристарх Доминикович. Вы, шагающий по дороге истории государственный муж и строитель жизни, посмотрите поглуб­же на труп Подсекальникова.

Серафима Ильинична. Глубже, глубже.

Маргарита Ивановна. И набок.

Модистка. Вот так. Восхитительно.

Аристарх Доминикович. И тогда он посмотрит и спро­сит нас: «Что же он означает, сей труп Подсекальнико­ва?» И мы скажем ему: «Это наша рецензия на вашу ра­боту».

Портниха. Вы хотите гофрэ или, может быть, клешики?

Аристарх Доминикович. Да, супруг ваш скончался героем, Мария Лукьяновна.

Мария Лукьяновна. А скажите, нельзя и гофрэ, и клешики?

Аристарх Доминикович. Честь и слава супругу вдовы Подсекальниковой, честь и слава жене дорогого покой­ника!

Серафима Ильинична. А он где же находится?

Аристарх Доминикович. Это нужно узнать в отделении ми­лиции. Мы сейчас вас покинем, Мария Лукьяновна, но вер­немся опять. Мы теперь не оставим вас в вашем несчастии. Я не плакал, когда умерла моя мать, моя бедная мама, Мария Лукьяновна. А сейчас… а сейчас… разрешите, я вас поце­лую от имени всех присутствующих. (Целует.)