Константин Вагинов - Песня слов

Шумит Москва, широк прогорклый говор –
Но помню я александрийский звон
Огромных площадей и ангелов янтарных,
И петербургских синих пустырей.

Тиха луна над голою поляной.
Стой, человек в шлафроке! Не дыши!
И снова бой румяный и бахвальный
Над насурмленным бархатом реки

И пестрой жизнь моя была
Под небом северным и острым,
Где мед хранил металла звон,
Где меду медь была подобна.

Жизнь нисходила до меня,
Как цепь от предков своенравных,
Как сановитый ход коня,
Как смугломраморные лавры

И вот один среди болот,
Покинутый потомками своими,
Певец-хранитель город бережет
Орлом слепым над бездыханным сыном.

«Я воплотил унывный голос ночи,
«Всех сновидений юности моей.
«Мне страшно, друг, я пережил паденье,
«И блеск луны и город голубой
«Прости мне зло и ветреные встречи,
«И разговор под кущей городской».
Вдруг пир горит, друзья подъемлют плечи,
Толпою свеч лицо освещено.
«Как странно мне, что здесь себя я встретил,
«Что сам с собой о сне заговорил».
А за окном уже стихает пенье,
Простерся день равниной городской

«Куда пойдет проснувшийся средь пира,
«Толпой друзей любезных освещен?»

«Средь полунощных сборищ
«Дыханью рощ напрасно верил я.
«Средь очагов, согретых беглым спором,
«Средь чуждых мне проходит жизнь моя
«Вы скрылись, дни сладчайших разрушений
«Унылый визг стремящейся зимы
«Не возвратит на низкие ступени
«Спешащих муз холодные ступни
«Кочевник я среди семейств, спешащих
«К безделию От лавров далеко
«Я лиру трогаю размеренней и строже,
«Шатер любви простерся широко.
«Спи, лира, спи. Уже Мария внемлет,
«Своей любви не в силах превозмочь,
«И до зари вокруг меня не дремлет
«Александрии башенная ночь».

Не человек: все отошло, и ясно,
Что жизнь проста. И снова тишина.
Далекий серп богатых Гималаев,
Среди равнин равнина я
Неотделимая. То соберется комом,
То лесом изойдет, то прошумит травой
Не человек: ни взмахи волн, ни стоны,
Ни грохот волн и отраженье волн
И до утра скрипели скрипки, –
Был ярок пир в потухшей стороне.
Казалось мне, привстал я человеком,
Но ты склонилась облаком ко мне

Опять мне страшно, страшно захотелось
Развалин тесных взвизгиванья вин
И чтобы скрипка вскрикнула и встала,
И поплыла сквозь розоватый дым.

Дрова дрожат. Лист никнет желтизною
В сырой огонь. Так спи же человек –
Ла-ла ла-ла к тебе вернется воем
Еще не раз на тот же самый снег.

Мы отошли, коварные потомки.
Кипящих орд ряды разрежены.
О, горе горше не придумать!
О, Филомела, я слепой – веди.

Веди и вой, выть должно Филомеле, –
Обманывай сверлящею мечтой
Ребенка, мы же крепки прахом –
Не город пал, мы пали над Невой.

Поля горят ветвистыми кострами,
Театр великолепен. Ты же, хор,
Ты далеко за беглыми полями
В берлогах беспрестанной суеты.

Один средь мглы, среди домов ветвистых
Волнистых струн перебираю прядь
Так ничего что плечи зеленеют,
Что язвы вспыхнули на высохших перстах.
Покойных дней прекрасная Селена,
Предстану я потомкам соловьем
Слегка разложенным, слегка окаменелым
Полускульптурой дерева и сна

Мы рождены для пышности, для славы
Для нас судьба угасших родников.
О, соловей, сверли о жизни снежной
И шелк пролей и вспыхивай во мгле.

Мы соловьями стали поневоле.
Когда нет жизни, петь нам суждено
О городах погибших, о надежде
И о любви кипящей как вино.

Под гром войны тот гробный тать
Свершает путь поспешный,
По хриплым плитам тело волоча.
Легка ладья. Дома уже пылают.
Перетащил. Вернулся и потух.

Теперь одно: о, голос соловьиный!
Перенеслось:
«Любимый мой, прощай».

Один на площади среди дворцов змеистых
Остановился он – безмысленная мгла.
Его же голос, сидя в пышном доме,
Кивал ему и пел и рвался сквозь окно
И видел он горящие волокна,
И целовал летящие уста,
Полуживой, кричащий от боязни
Соединиться вновь – хоть тлен и пустота
Над аркою коням Берлин двухбортный снится,
Полки примерные на рысьих лошадях,
Дремотною зарей разверчены собаки
И очертанье гор бледнеет на луне.
И слышит он как за стеной глубокой
Отъединенный голос говорит:
«Ты вновь взбежал в червонные чертоги,
«Ты вновь вошел в веселый лабиринт»
И стол накрыт. Пирует голос с другом,
Глядят они в безбрежное вино.
А за стеклом покрытым тусклой вьюгой
Две головы развернуты на бой
Я встал, ополоснулся; в глухую ночь,
О, друг не покидай!
Еще поля стрекочут ранним утром,
Еще нам есть куда
Бежать.

Вблизи от войн, в своих сквозных хоромах,
Среди домов обвисших на поля,
Развертывая губы, простонала
Возлюбленная другу своему:
«Мне жутко. Нет ветров веселых,
Нет парков тех, что помнили весну
Обоих нас, блуждавших между кленов,
Рассеянно смотревших на зарю
О, вспомни ночь: Сквозь тучи воды рвались,
Под темным небом не было земли,
И ты восстал в своем безумье тесном;
И в дождь завыл о буре и любви.
Я разлила в тяжелые стаканы
Спокойный вой о войнах и волках,
И до утра под ветром пировала
Настраивая струны на у-а.
И видел домы ты, подстриженные купы,
Прощальный голос матери твоей,
Со мной безбрежный ты скитался
И тек, и падал, вскакивал, пенясь».

И лирник спит в проснувшемся приморье,
Но тело легкое стремится по струнам
В росистый дом без крыши и без пола,
Где с другом нежным юность проводил.
И голос вдруг во мраморах рыдает:
«О друг меня побереги:
«Своим дыханием расчетным
«Мое дыханье не лови».

Как хорошо под кипарисами любови,
На мнимом острове в дремотной тишине
Стоять и ждать подруги пробужденье
Пока зарей холмы окружены.