Константин Вагинов - Песня слов

Поэзия есть дар в темнице ночи струнной,
Пылающий, нежданный и глухой
Природа мудрая всего меня лишила
Таланты шумные, как серебро взяла

И я из башни свесившись в пустыню
Припоминаю лестницу в цвету,
По ней взбирался я со скрипкой многотрудной
Чтоб волнами и миром управлять.

Так в юности стремился я к безумью
Загнал в глухую темь сознание мое,
Чтобы цветок поэзии прекрасной
Питался им как почвою родной

Одно неровное мгновенье
Под ровным оком бытия
Свершаю путь я по пустыне,
Где искушает скорбь меня.
В шатрах скользящих свет не гаснет
И от зари и до зари
Венчаюсь скорбью – и прощаюсь
И вновь венчаюсь до зари.
Как будто скорбь владеет мною,
Махнет платком и я у ног
И чувствую за поцелуй единый
Я первородством пренебрег.

Под чудотворным нежным звоном
Игральных слов стою опять
Полудремотное существованье
Вот, что осталось от меня.
Так сумасшедший собирает
Осколки, камешки, сучки,
Переменясь, располагает
И слушает остатки чувств.
И каждый камешек напоминает
Ему, то тихий говор хат
То громкие палаты дожей,
Быть может, первую любовь
Средь петербургских улиц шумных
Когда вдруг вымирал проспект
И он с подругой многогульной
Который раз свой совершал пробег
Обеспокоен смутным страхом
Рассветом детством и луной.
Но снова ночь благоухает
Янтарным дымом полон Крым
Фонтаны бьют и музыка пылает
И нереиды легкие резвятся перед ним.

Не тщись художник к совершенству
Поднять резец искривленной рукой,
Но выточи его, покрой изящным златом
И со статуей рядом положи,
И магнетически притянутые взоры
Тебя не проглядят в разубранном резце,
А статуя под покрывалом темным
В венце домов останется молчать.
Но прилетят года, резец твой потускнеет
Проснется статуя и скинет темный плащ
И, патетически перенимая плач,
Заговорит, притягивая взоры.

О, сколько лет я превращался в эхо
В стоящий вихрь развалин теневых.
Теперь я вырвался, свободный и скользящий
И на балкон взошел, где юность начинал.
И снова стрелы улиц освещенных
Марионетную толпу струили подо мной
И, мне казалось, в этот час отвесный
Я символистом свесился во мглу
Седым и пережившим становленье
И оперяющим опять глаза свои
На этот мир насквозь метафизичный
На этот путь сияющих химер
И одиночество при свете лампы ясной,
Когда не ждешь восторженных друзей,
Когда поклонницы стареющей оравой
На креслах наступившее хулят
Нет, я другой. Живое начертанье
Во мне растет, как зарево
Я миру показать обязан
Вступление зари в еще живые ночи

Да, целый год я взвешивал,
Но не понять мне моего искусства
Уже в садах – осенняя прохлада
И дети новые друзей – вокруг меня.
Испытывал я тщетно книги
В пергаментах суровых, и новые
Со свежей типографской краской.
В одних – наитие, в других же – сочетанье,
Расположение – поэзией зовется.
Иногда
Больница для ума лишенных снится мне,
Чаще сад и беззаботное чириканье.
Равно невыносимы сны
Но забываюсь я, по-прежнему
И отодвинув нерешенное сомненье,
Безмысленно хватаюсь за бумагу –
И в хаосе заметное сгущенье,
И быстрое движенье элементов,
И образы под яростным лучом –
На миг И все опять исчезло
Хотел бы быть ученым, постепенно
Он мысль свою доводит до конца.
А нам одно блестящее мгновенье,
И упражненья месяцы и годы,
Как в освещенном плещущей луной
Монастыре.
Пастушья сумка, заячья капустка,
Окно с решеткой, за решеткой свет
Во тьме повис И снова я пытаюсь
Восстановить утраченную цепь,
Звено в звено медлительно вдеваю.
И кажется, что знал я все
В растраченные юношества годы.
Умолк на холмах колокольный звон,
Покойников хоронят ранним утром,
Без отпеваний горестных и трудных,
Как будто их субстанции хранятся
Из рода в род в телах живых
В своей библиотеке позлащенной
Слежу за хороводами народов
И между строк прочитываю книги,
Халдейскою наукой увлечен
И тот же ворон черный на столе
Предвестник и водитель Аполлона,
Но из домов трудолюбивый шум
Рассеивает сумрак и тревогу
И новый быт слагается,
Совсем другие песни
Поются в сумерках в одноэтажных городах.
Встают с зарей и с верой в первородство
Готовятся спокойно управлять
До наступленья золотого века.
И принужденье постепенно ниспадает,
И в пеленах проснулося дитя,
Кричит оно старушку забавляя,
И пляшет старая с толпою молодой.

Любовь боролась с смертию духовной
И в стороне я молчаливо ждал
Когда опять сияющее жизнью
Свое лицо ты обратишь ко мне.
Шел третий год борьбы членораздельной
Твой лик бледнел и покачнулся я
Мой грозный враг гремел десницей верной
Но с ним в борьбу вступила снова ты
И в этот час закрыв лицо руками,
Беспомощный я в домы отбежал
И вижу из окон полузакрытых
Что гонишь ты, что побеждаешь ты
Не хлещет дождь зарей полураскрытых
Развалин. Благоухание доносится.
И сад цветет в убежище
Полуразбитом бурей

Пред разноцветною толпою
Летящих пар по вечерам
Под брызги рук ночных таперов
Нас было четверо
Спирит с тяжелым трупом
Души своей,
Белогвардейский капитан
С неудержимой к родине любовью
Тяжелоглазый поп
Молящийся над кровью
И я сосуд пустой
С растекшейся во все и вся душою.
Далекий свет чуть горы освещал
И вывески белели на жилищах
Когда из дома вышли трое в ряд
И побрели по пепелищу.
Я вышел тоже и побрел куда
Глаза глядят с невыносимой жаждой
Услышать моря плеск и парусника скрип
И торопливое деревьев колыханье.

Он думал: вот следы искусства
Развернутого на горах
Сердцами дам
И усачи с тяжелой лаской глаз
Он видел вновь шумящие проспекты
И север в свете снеговом
Пушистых дев белеющие плечи
Летящих в море ледяном
И в солнечном луче его друзья стояли
Толпилися как первые мечты
<���и горькие глаза рукою прикрывали
и горькими глазами наблюдали
О горе новостях ему повествовали>
И новости ему в окно кидали
Как башмачок как ясные цветы