Константин Вагинов - Песня слов

Страшнее жить нам с каждым годом,
Мы правим пир среди чумы,
Погружены в свои печали
Сады для нас благоухают,
Мы слышим моря дальний гул,
И мифологией случайно
Мы вызываем страшный мир
В толпу и в город малолюдный,
Где мертвые тела лежат,
Где с грудью полуобнаженной
Стоит прекрасна и бела
Венеры статуя и символ

«Стонали, точно жены, струны:
Ты в черных нас не обращай
И голубями в светлом мире
Дожить до растворенья дай,
Чтоб с гордостью неколебимой
Высокие черты несли
Как излияние природы,
Ушедшей в бесполезный цвет,
Сейчас для нищих бесполезный»

«Мне с Вами страшно.
Зачем бередить наши раны,
Еще не утеряли свет
Земля и солнце и свобода.
Возьмемте книгу и пойдем
Читать ее под шелесты фонтанов,
Пока еще охваченные сном
Друзья покоятся.
Забудем город».

Есть в статуях вина очарованье,
Высокой осени пьянящие плоды,
Они особенно румяны,
Но для толпы бесцветны и бледны,
И как бы порожденье злобной силы
Они опять стихией стали тьмы

«Увы, жива мифологема
Боренья света с тьмой.
Там в городе считают нас чумными,
Мы их считать обречены
Оттуда я, ужасную Венеру
Там вознесли. Разрушен брак
И семьи опустели, очаги замолкли,
Небесную Венеру вы здесь храните,
Но все мифологема»

«Ушел старик, боюсь, он занесет заразу в наш замок
С некоторых пор веселье как-то иссякает наше.
Все реже слышны скрипки по ночам,
Все реже опьянение нисходит
И иногда мне кажется, что мы
Окружены стеной недобровольно»

«Наш дивный друг всегда такой веселый
Повесился над Данта песнью пятой.
Нам Дант становится опасен,
Хотя ни в ад, ни в рай не верим мы».

Любовь, и дружба, и вино,
Пергамент, песня и окно,
Шумит и воет Геллеспонт,
Как чернобурный Ахеронт.
На берегу стоим, глядим,
К своим возлюбленным летим.
Свеча горит для нас, для нас.
Ее огонь спасает нас
От смерти лысой и рябой
В плаще и с длинною косой.

Но не сирены – соловьи
Друзья верны, друзья верны
И не покинут в горе нас,
Светить нам будут в бурный час,
Как маяки для кораблей,
Как звезды в глубине ночей
Вода сияет, бьет вода,
Сижу я с пряжею над ней
Вот сердце друга моего,
Заштопать сердце мне дано,
Чтоб вновь сияло и цвело
И за собой вело, вело!

Избрали греческие имена синьоры,
Ушли из города, засели в замке,
Поэзию над смертью развели
И музыкой от дел нас отвлекают.
То снова им мерещится любовь,
Наук свободных ликованье,
Искусств бесцельных разговор
И встречи в зданиях просторных.
Но непокорных сдавим мы,
Как злобной силы проявленье.
Скульптор льет статую,
Но твердо знаем мы –
В ней дух живет его мировоззренья.
Должны ему мы помешать
И довести до исступленья.
Поэт под нежностью подносит нам оскал,
Под вычурами мыслью жалит,
А музыкант иною жизнью полн,
Языческою музыкой ласкает.
Ты посмотри, они бледны
И тщетно вырожденье прикрывают.
В одежды светлые облачены,
Змеиным ядом поражают.

Меркурий, что видишь ты?

Я вижу девушку в листве струистой
Она готовится купаться в вихре света
И с ней стоит толпа несчастных гномов.

Ты зол на них, Меркурий,
Хоть век твой наступил,
В моем пребудут веке.

Неподчинение судьбе карается жестоко

Я подкреплю их силой опьяненья.

Искусства им дадут забвенье.

Любовниками истинными будут.

«Нам опять показали кукиш в кармане!»

Два пестрых одеяла,
Две стареньких подушки
Стоят кровати рядом
А на окне цветочки
Лавр вышиной с мизинец
И серый кустик мирта
А на стене – святитель,
Блюститель очага.
На узких полках книги
На одеялах люди
Мужчина бледносиний
И девочка жена
В окошко лезут крыши
Заглядывают кошки
С истрепанною шеей
От слишком сильных ласк
И дом давно проплеван,
Насквозь туберкулезен,
И масляная краска
Разбитого фасада
Как кожа шелушится
Напротив же развалин
Как кукиш между бревен
Глядит бордовый клевер
И головой кивает
И кажет свой трилистник,
И ходят пионеры,
Наигрывая марш
И кошки перед ними,
Задрав свои хвосты,
Перебегают спешно
Нагретый тротуар
Мужчина бледно-синий
И девочка жена
Внезапно пробудились
И встали у окна.
И вновь благоухая,
В державной пустоте
Над ними ветви вьются
И листьями шуршат.
И вновь она Психеей
Склоняется над ним
И вновь они с цветами
Гуляют вдоль реки
Пактол ли то стремится
Не Сарды ли стоят,
Иль брег Александрийский
Иль это Римский сад
Дома любовью стонут
В прекрасной тишине
И окна все раскрыты
Над золотой водой
Но голоса умолкли
И дождик моросит.
Теперь они выходят
В туманный Ленинград.
Но иногда весною
Нисходит благодать
И вновь для них не льдины
А лебеди плывут
И месяц освещает
Пактолом зимний путь.

Я стал просвечивающей формой,
Свисающейся веткой винограда,
Но нету птиц, клюющих рано утром
Мои качающиеся плоды.
Я вижу длительные дороги,
Подпрыгивающие тропинки,
Разнохарактерные толпы
Разносияющих людей,
И выплывает в ночь Тептелкин,
В моем пространстве безызмерном
Он держит Феникса сиянье
В чуть облысевшей голове.
А на Москве-реке далекой
Стоит рассейский Кремль высокий,
В нем голубь спит –
В воротничке.
Я сам сижу –
На облучке
Поп впереди – за мною гроб,
В нем тот же я – совсем другой,
Со мной подруга, дикий сад;
Луна над желтизной оград

Прекрасен, как ворон, стою в вышине,
Выпуклы архаически очи
Вот ветку прибило, вот труп принесло,
И снова – тина и камни.
И важно, как царь, я спускаюсь со скал
И в очи свой клюв погружаю.
И чудится мне что я пью ясный сок,
Что бабочкой переливаюсь.