Яков Полонский - Лунный свет

Ученая… Мой педагог

Никак вообразить не мог

Своей наивной ученицы

В такой среде… среди такой

Житейской грязи. Так царицы

Иль нимфы посреди гнилой

Трясины мы никак не можем

Себе представить.

Но отложим

Фантазию, не утомим

Читателя и сократим

Рассказ княгини.

– Я добиться

Хотела прав своих… мириться

Хотела – гордости своей

Не слушала – и что ж? меня же

За это обвинили! Даже

И репутации моей

Не стали верить… Он, злодей,

Не пощадил меня нисколько…

«… – Убью! – кричал… Попробуй только!»

Вот, начала и подрастать

Моя княжна, и стали мать

Ей людоедкой представлять.

Чего уж ей ни говорили,

Чем ни пугали, ни мутили

Рассудка детского!.. При ней

Хороших не было людей.

Еще не знаешь ты, как люди

Жестокосердны. Впрочем, буди

Его святая воля! Все

Перетерплю – и что мое,

То не уйдет. Ушло – вернется,

У бога очередь ведется…»

– Но, – перервал ее Камков, —

Положим, трех – пяти годов

Ребенок был напуган вами!

– Ну да, напуган. Он слезами

Меня встречал, рвался из рук,

Головку прятал…

– Уверяю,

Княгиня, если б кто другой

Рассказывал… Но, боже мой!

Я все еще не понимаю:

Ребенок мог бояться вас,

Ну, а теперь?

«Теперь? – не знаю,

Отец мой! Только всякий раз,

Когда случайно я встречаю

Мою красавицу, – она,

Как плат, становится бледна,

Ну, словно видеть хладнокровно

Меня не может… ну… ну, словно

Я враг заклятый. Да и я

Сама к ней подступить не смею:

Что, если оттолкнет меня?..»

– А если бросится на шею?

Чего же вы боитесь?

– Нет,

Боюсь я… – был ее ответ.

И бледная старушка стала

Еще бледней. Бог весть о чем

Она потупясь размышляла,

И в этот миг ее черты,

Которые года измяли,

Еще живей напоминали

Остатки прежней красоты;

И вглядываясь, можно было

Узнать в ней мать княжны (в сухом

Цветке мы узнаем с трудом

Его родню, что с ветерком

Весной льет аромат кругом).

И мысль свести их соблазнила

Камкова…

– Я вас помирю, —

Сказал он, – я вам говорю,

Как честный человек.

– Неужто?

Отозвалась она, – а муж-то

Мой благоверный, – разве он

Допустит!

– Полноте бояться,

Он где-то рыщет.

– Я, признаться,

Сама хотела… Ты поклон

Мой отнеси сначала. Еду

Сегодня к Троице; ну, да

Авось господь пошлет победу

Над сопротивными… Когда

Я ворочусь, – ты ей, мой милый,

Просвирку отнесешь: поверь,

Что это хорошо… Теперь,

Прощай пока! —

И заспешила

Старуха и, перекрестясь,

Уехала.

Десятый час

Был на часах Камкова. Он

Невольно вспомнил вечер. Лег он

На свой диван между двух окон,

И, грустный, вслушивался в звон:

Колокола протяжно пели,

Тянули душу, но не грели.

Одна мечта была тепла,

И та – мучительна была…

Изведано, что хитрость есть

Ум дураков, и несвободных,

Добавлю я, – и всех, чья честь

Вращается среди природных

Ее врагов. Врагам же несть

Числа – их больше, чем голодных

Волков в лесу, чем хищных птиц

В степи; что шаг, то и возможность

Сгубить всю жизнь свою… В лисиц

Нас превращает осторожность…

Мы, люди с правилами, так

Искажены, так лицемерим,

Что поневоле только верим

Чистосердечию собак.

Муж баронессы был скорее

Баран, чем волк; но с ним хитрее

Она была, чем с кем-нибудь:

Она не слишком опасалась

Его рогов, – она боялась

Своей изменою кольнуть

Его достоинство баранье,

Утратить все свое влиянье

И быть осмеянной пустой

Великосветскою толпой,

К которой ни по состоянью,

Ни по связям, ни по призванью

Никак принадлежать не мог

Мой благородный педагог.

Но баронессе мало было

Хитрить с бароном: нет, она

Сама с собой осуждена

Была хитрить, и так хитрила,

Как никогда…

В условный день

Свиданья долго притворялась

Она поутру спящей; лень

Ей было встать. Она терялась

В своих сомненьях, зарывалась

В подушки… «Вечер все решит!»

Она мечтала.

Люди встали,

Скребли, мели и перестали.

Все думали, хозяйка спит.

А между тем она твердила,

Твердила: «Вечер все решит».

Но вот, одевшись, побранила

Она себя за этот бред

И за вчерашнее посланье

К Камкову. – Кажется, признанья

В нем не было… Конечно, нет!

Лукавый ей шепнул в ответ.

Потом за чаем рассудила

Она, что глупо поступила;

А впрочем, вряд ли он поймет —

В чем дело… Нечего напрасно

Тревожиться, и он прекрасно

Поступит, если не придет.

Да и она его не ждет,

Совсем не ждет и им не бредит:

Напротив, очень может быть,

Что и сама она уедет

На целый вечер. Заложить

Велит двуместную карету

И ко всенощной к Филарету

Отправится. Пускай придет

И не застанет дома… Боже.

Как он рассердится!

– За что же

Вы сердитесь, философ мой!

Могла ль я думать, что решитесь

Вы на свидание со мной?

Нет, вы сперва в меня влюбитесь.

Потом уже… О, вы чудак

Такой, каких на свете мало!

Что за беда, что я не стала

Вас дожидаться? Если так

Вас это сердит, – чем хотите

Я искуплю мою вину…

Желайте, требуйте, ищите —

И я… я вас не обману.

Отбросьте недоразуменья!

Так в области воображенья

Она беседовала с ним:

Герой был счастлив, и – незрим.

Она была боготворима

И так же, как и он, незрима…

Пускай глядят – пусть смотрит сын…

Пусть смотрит муж…

И за обедом

С одним помещиком-соседом

Она кокетничала; вин

Ему заморских предлагала,

Сама в стаканы наливала

И тешилась… пусть ни один

Из них не видит, что там бродит

У ней в мозгу, что происходит

В душе… В смеющихся глазах

У ней темнее было вдвое,

Чем ночью в черных облаках

Иль в омуте на дне. Какое

Намеренье скрывалось в ней,

Когда она своих гостей

Так угощала за обедом —

Кто понял?.. Но с ее соседом,

Едва из-за стола он встал,

Случилось диво: он повесил

Свой красный нос и задремал…

Потом привстал, поклон отвесил.

Потом, чтоб больше не дремать,

В гостиницу поехал – спать.

С утра болтающие гости

Ее терзали. Тайной злости

Полна, она лишь об одном

И думала и говорила

При всех, открыто, за столом,

Что хочет выехать; потом,

Когда она сам-друг осталась

С бароном, вдруг ей показалось.

Что в спину колет, что она

И простудилась, и больна…

Что ей так хочется к графине

Заехать… и… увы! должна

Скучать…

«Ах! – вспомнила она

При муже – буду по-латыне

Учиться… кажется, звала

Сегодня я Камкова. Зла

Я на него. Да, никакова

В нем такта нет: по четвергам

Зову, зову… дает мне слово —

И надувает! Вечно к нам