Варлам Шаламов - Том 3

Исчезли, верно, без следа
И сказкой кажутся года
И выглядят, как небыль,

Когда хватало хлеба всем,
Когда подобных странных тем
Не выносило небо.

Когда усталыми людьми,
Как на работе лошадьми,
Не управляли плетью,

Когда в сырой рассветной мгле
Не видно было на земле
Двадцатого столетья.

Когда так много было Мекк
И человека человек
Назвать пытался братом,

Когда не чествовалась лесть
И не растаптывалась честь,
Не расщеплялся атом.

То расщепленное ядро
Нам мира вывернет нутро
Гремучую природу.

Отяжелевшая вода,
Мутясь, откроет без труда
Значенье водорода.

Липучей зелени листок,
Прозрачный розы лепесток —
Они — как взрыв — в засаде.

И, приподняв покров земной,
Мир предстает передо мной
Артиллерийским складом.

Мы лишь теперь понять могли
Все лицемерие земли,
Коварство минерала.

И облака, и чернозем,
Что мы материей зовем, —
Все стало матерьялом

Убийства, крови и угроз,
И кажутся разряды гроз
Ребяческой игрушкой.

И на опушке в тишине
Нам можно сравнивать вполне
С любой хлопушкой пушку.

Мир в существе своем хранит
Завороженный динамит,
В цветах таится злоба,

И наша сонная сирень
Преодолеет сон и лень
И доведет до гроба.

И содрогнется шар земной,
И будет тесно под луной,
И задрожит сейсмолог.

К виску приблизит пистолет,
И Новый грохнется Завет
На землю с книжных полок.

В масштабе малом иногда
Показывала нам вода
Капризы половодья.

Сметая зданья и леса,
Их возносила в небеса,
В небесные угодья.

Но это были пустяки,
Годились только на стихи.
И бедный Всадник Медный,

Когда покинул пьедестал,
Внезапно сам от страха стал
Зеленовато-бледный.

Когда же нам концерт давал
Какой-нибудь девятый вал —
Подобье преисподней,

То только на морской волне,
Вдруг устремившийся к луне
И к милости Господней.

Без уваженья к сединам
Подчас взрывало сердце нам
Отвергнутой любовью.

Мы покупали пистолет
И завещали наш скелет
На доброе здоровье

В анатомический музей,
А для романтиков-друзей
На пепельницу череп.

И с честной горечью в крови
Мы умирали от любви,
Какой теперь не верят…

Но эти выпады реки
Бывали слабы и мелки
И зачастую личны.

Такая ж сила, как любовь,
Не часто проливала кровь,
Удержана приличьем.

Что принимал я сорок лет
Лишь за черемуховый цвет,
За вербные початки —

Все нынче лезет в арсенал —
Вполне военный матерьял —
Подобие взрывчатки.

И это страшное сырье
В мое ворвалось бытие
В зловещей смертной маске,

Готово убивать и мстить,
Готово силой рот закрыть
Состарившейся сказке.

Но я не знаю, как мне жить,
И я не знаю, как мне быть:
Травиться иль опиться,

Когда ядро в любом цветке,
В любом точеном лепестке
Готово расщепиться.

У нас отнимут желтый клен,
У нас отнимут горный склон
И капли дождевые.

Мы больше не поверим им,
Мы с недоверием глядим.
Ведь мы еще живые.

Мы ищем в мире для себя,
Чему бы верили, любя,
И наших глаз опорой

Не будут лилий лепестки
И сжатые в руках реки
Задумчивые горы.

Но нам оставят пульс планет,
Мерцающий небесный свет,
Почти что невесомый,

Давленье солнца и луны,
Всю тяжесть звездной тишины,
Так хорошо знакомой.

Мы ощущали ярче всех
Значенье этих светлых вех,
Их странное давленье.

И потому для наших мук
Оставят только свет и звук
До светопреставленья

Ведь даже в тысячу веков
Нам не исчерпать всех стихов,
Просящихся на перья.

И, потеряв привычный мир,
Мы требуем для арф и лир
Особого доверья.

Все то, что знал любой поэт
Назад тому пять тысяч лет,
Теперь ученый-физик,

Едва не выбившись из сил,
Лабораторно воскресил,
Снабдил научной визой.

Ему медали и венки,
Забыты древние стихи,
Овидия прозренье,

Что удивить могло бы свет,
Как мог вместить его поэт
В одно стихотворенье.

И слишком страшно вспоминать,
Как доводилось умирать
Чудесным тем провидцам.

Их отправляли много раз
Кончать пророческий рассказ
В тюрьму или в больницу.

И в наши дни науке дан,
Подсказан гениальный план
Каким-нибудь Гомером.

И озаряют сразу, вдруг,
Путь положительных наук
Его стихи и вера,

Его могущество и власть,
Которым сроду не пропасть,
Навек не размельчиться,

Хотя бы все, что под рукой,
Дыша и злобой и тоской,
Желало б расщепиться.

И раньше Божия рука
Карала мерзости греха,
Гнала из рая Еву.

И даже землю сплющил Бог,
Когда Он удержать не мог
Прорвавшегося гнева.

Быть может, у природы есть
Желанье с нами счеты свесть
В физическом явленье

За безнаказанность убийц,
За всемогущество тупиц
И за души растленье.

За всю людскую ложь, обман,
Природа мстить любой из стран
Уже давно готова.

За их поруганную честь
Готовит атомную месть,
Не говоря ни слова.

У всех свое добро и зло,
Свой крест и кормчее весло.
Но есть закон природы.

Что всех, кого не свалит с ног,
Тех разгоняет жизни ток
К анодам и катодам.

Родится жесткий разговор
Больному сердцу вперекор
О долге и о славе.

Но как же сплавить те мечты
И надмогильные кресты
В кладбищенской оправе?

И это, верно, не про нас
Тот умилительный рассказ
И Диккенса романы.

Ведь наши версты велики,
Пещеры наши глубоки
И холодны лиманы,

И в разности температур
Гренландии и Эстремадур —
Такая есть чрезмерность,

Что каждому не хватит сил,
Чтоб мог, умел и воскресил
Свою былую верность,