ААА. Ю. Эйхенвальд - Когнитивный диссонанс

Но ощущение, что она плюнула и обматюгала, было ярчайшее.

Вышесказанное, вовсе не означает моего недовольства, от знакомства с этим своенравным существом.

Послана нам она была, непосредственно от БОГА, недаром Катька притащила её из церкви.

Я не видел ничего красивее, чем сочетание серого и белого цветов на её груди и лапах.

Померла она от рака. Мы понесли её усыплять, чтобы она более не мучилась, а на обратном пути ревели, не глядя друг на друга.

Придя домой, поняли, что непоправимо осиротели.

Крысятина, сколько могла, оттягивала от Валентины болезнь на себя, и, только
когда у неё совсем не стало сил, заболела и Валентина.

Мы не стали более никого заводить, хотя постоянно оглядывались на котов, в особенности на серых.

Прошло столько лет, но вид серой кошки, до сих пор, заставляет моё сердце усиленно колотиться.

И, если прямо сейчас, раскроется стена, оттуда выйдет серая кошка и протянет мне лапу, я пойду за ней, не спрашивая: «куда»?

Для чего я это всё? Да для того, что не знаю я, почему мы с Валентиной прожили

сорок с чем-то лет

и жили б ещё…

И, как оно, так получилось,

что чувствую я себя лягушкой в крынке с молоком из сказки Толстого.

Да, только в сказке, лягушка взбила молоко до масла и выпрыгнула,

а тут, бьёшься, бьёшься…

Не то, видать, молоко нынче.
Впрочем в тот раз, всё кончилось,

счастливо,

умирать она передумала.

Через пару дней, ей стало лучше. И с каждым днём становилось всё лучше.

Мы справили день её рождения,

пережили жару, гарь, слухи, что наркотики исчезнут из аптек.

Мы начали строить планы, на будущее не переставая читать

«Акафист Божьей Матери»…

Прошло около четырёх месяцев и выяснилось, что достаточно было… просто читать «Акафист»…
Да, в ТОТ раз, всё окончилось хорошо. С моей точки зрения, хорошо.

А, с её??? Она год, а, наверное, и не один жила на фоне боли,

сильной боли,

запредельной БОЛИ,

или терпимой боли,

с её точки зрения, терпимой боли.
Продолжение жизни, для неё означало – продолжение БОЛИ, боли терпимой, сильной, запредельной.

Она просила меня, как-то помочь, как-то, помочь, эту жизнь прекратить.

Я не знал, КАК. Возможно, я должен был её задушить – я не смог этого сделать, не решился.

Я обратился к врачам, дескать, ладно уж, похоже, вам её не вылечить, давайте хоть, прекратим её мученья.

На меня посмотрели, как на дурака (и, в общем-то, не ошиблись. Ох, уж, эта детская вера в доктора Айболита, который всё может).
Я продолжал помогать, ей жить, понимая, что продлеваю муки.

Ухаживающий, за безнадёжно больным, незаметно для себя начинает мыслить в категориях творца:

«Я ПОМОГАЮ! Я ПРОДЛЕВАЮ!

Я НЕ ДАЮ УМЕРЕТЬ»!!!
Грешно ли так думать!? – Безусловно, грешно!

Но, что надо делать-то, скажите! Если попробовать думать «правильно»:

«Я каждым своим действием усугубляю ситуацию», то, как бы,

с последнего ума не спрыгнуть. Понимание, что все мои действия только во вред, вкупе с невозможностью перестать, устроили в моей голове некое замыкание.

Я делал всё, что мог, по ситуации и старался думать,

что я, всё равно, хороший. Я – лягушка в крынке с молоком, и, фиг с ним, что молоко не такое,

сколько есть сил…

Я перестал «бить лапками», когда третья за день скорая…

И фельдшер сказал, что она в КОМЕ, зрачки не реагируют на свет и, вообще,

УЖЕ ВСЁ!!!

До этого момента, я несколько часов,
упорно и тупо, мешал ей умирать.

Это не было «искусственное дыхание» я держал её за локоть и двигал всем её плечом, в такт её,

всё ещё дыханию.

Это началось… Это давно началось… Я почувствовал, что ей трудно дышать, взял локоть и начал двигать, стараясь попасть в такт…

Сначала, я ей явно помог, она была ещё недалеко… Потом, не знаю, здесь она была, или…

но отцепиться я не мог…

Был период восковой бледности, все черты заострились, и она стала очень похожа на своего отца.

Позже, лицо приняло обычное, даже спокойное выражение, потом пробежала по лицу какая-то

недовольная гримаска…

она подышала со мной

ещё некоторое время…

И всё.
ПОСЛЕ ВСЕГО.

Последняя «Скорая» уехала в половине первого ночи. Перестала Вася дышать в час двадцать 29 октября 201 0 года.

Затем «Скорая» для свидетельства о смерти, милиция, «труповозка»…
Когда ребята проснулись, я был уже один.
На отпевании человек 35, тех, кто её любил, из родственников, только дети.
На кладбище, весь холмик утыкан живыми цветами.
Я был у неё на девять дней, потом в воскресенье (шёл 1 7 день) —
ни один цветок не завял.
«Погода»! – Скажите Вы. —
Конечно, погода – тепло и дождь. Но, погода делается там, где она сейчас.

Перед Новым Годом зашёл к ней, принёс сосновую ветку и пару шариков.
Она любила этот праздник.

Холмик весь в снегу. До этого были и морозы, и ледяной дождь, и снег.
Я пробил наст – показались цветы. Нет, конечно искусственные, «живые», там тоже были, но дальше и, наверное, уже не живые.
Я не стал расчищать весь холмик, воткнул две свечи и поджёг. Приладил ветку, повесил на неё шарики —
вышло здорово! То ли ветер дунул, то ли мысли мои улетели в неправильном направлении, но свечи погасли.
Я попросил у Господа прощения за неправильные мысли, и церковную, тоненькую свечку мне удалось зажечь.
Вторая, хозяйственная,
не желала загораться ни в какую.
А я её взял за то, что толстая, такую уж ветер не задует.
Пол коробка спичек извёл…

Зато, церковную, я подпихнул поглубже, и она горела долго, долго.
Могильный холмик освещался, как бы, идущим изнутри светом.
Померещилось, что пробитая в ледяном насте дыра – дверь в иной мир, и оттуда пробивается
электрический свет.
Я уже не позволял мыслям уйти, и свечка горела и горела.
Темнело, но мне пришло в голову, что неправильно уходить,