Юрий Кузнецов - После вечного боя [стихи]

И вестник молчанья на землю сошел,
И мира коснулся, и голос обрел:

«Звезда подо мной, а под вами земля.
Я вижу: сквозят и сияют поля,

И недра прозрачны, и камень лучист,
И прах на дороге, как бездна, сквозист.

Но это не каждому видеть дано,
Светло в моем сердце, а в вашем темно».

Он бродит, неведомый вестник, и с нас
Не сходит сиянье невидимых глаз.

Младенец от темного мира сего
Смеется — во сне он увидел его.

Светло в моем сердце. И слышу в ночи:
«Сияй в человечестве! Или молчи».

Я знаю землю, где впотьмах
Горит свеча закона,
За кругом света бродит страх
И слышен рев дракона.

Но есть светлейшая страна
Иной красы и стати.
Свеча закона там бледна
Пред солнцем благодати.

Там жизнь от страха не дрожит,
Дракон лишен простора.
Но далеко она лежит,
Сокрытая от взора.

Туда, туда я рвусь, мой друг.
О, как душа страдает!..
«Не преступи мой светлый круг!» —
Закон предупреждает.

Солнце родины смотрит в себя.
Потому так таинственно светел
Наш пустырь, где рыдает судьба
И мерцает отеческий пепел.

И чужая душа ни одна
Не увидит сиянья над нами:
Это Китеж, всплывая со дна,
Из грядущего светит крестами.

Сияет образ Пригвожденного,
Кивает каждое окно.
Пройдя по улице Буденного,
Я вышел к площади Махно.

Все узнаются, улыбаются,
И воздух свеж, как после гроз.
Как прежде, братья обнимаются
И не стыдятся новых слез.

Враги погинули постылые,
И мрак беспамятства исчез…
Откуда вы явились, милые,
Из-под земли или с небес?

Смотрим прямо, а едем в объезд.
Рыба-птица садится на крест
И кричит в необъятных просторах.
Что кричит, мы того не возьмем
Ни душою, ни задним умом.
Теснотой и обидой живем.
Заливается ночь соловьем,
День проходит в пустых разговорах.

Заскучаю и муху ловлю,
Жаль, что быстрой езды не люблю
И нельзя провалиться на месте.
Мне поведал проезжий во мгле:
«Перестройка идет на земле!»
Мне-то что! Хлеб и соль на столе,
И летает жена на метле.
Я чихал на такое известье!

Жизнь свихнулась, хоть ей не впервой,
Словно притче, идти по кривой
И о цели гадать по туману.
Там котел на полнеба рванет,
Там река не туда повернет,
Там Иуда народ продает.
Все как будто по плану идет…
По какому-то адскому плану.

Кем мы втянуты в дьявольский план?
Кто народ превратил в партизан?
Что ни шаг, отовсюду опасность.
«Гласность!» — даже немые кричат,
Но о главном и в мыслях молчат,
Только зубы от страха стучат,
Это стук с того света, где ад.
Я чихал на подобную гласность!

Мне-то что! Обываю свой крест.
Бог не выдаст, свинья не доест.
Не по мне заварилася каша.
Рыба-птица на хрип перешла,
Докричаться до нас не могла.
Скучно, брат мой! Такие дела,
Особливо, когда спохмела…
Жаль души, хоть она и не наша.

Я в Мавзолей встал в очередь за Лениным,—
Да, я его и со спины узнал.
Вошли мы с ним. Он пред своим успением
Повел плечами. «Холодно!» — сказал.
Шла очередь, как в те года за хлебушком,
И вышла вся. Закрылся Мавзолей.
— Куда теперь? — спросил его под небушком.
— В народ, — ответил, — к людям, где теплей.

Опустите штыки перед ним,
Пусть он встанет из гроба холодного,
Пусть увидит, куда мы летим —
Гребни рваные моря народного.
Пусть развяжет родимую речь,
Где корнями сплетаются молнии.
Он устал от мелькающих встреч.
Мы у гроба молчим, мы — безмолвие.

Хотя страна давно его отпела
На все свои стальные голоса,
Но мать-земля не принимает тела,
А душу отвергают небеса.
Два раза в год его душа томится,
В трибуну превращается гробница.
Самозабвенно движется поток,
Его портреты мимо проплывают.
Но людям на трибуне невдомек,
Чей прах они ногами попирают.

Вела дорога прямо на вокзал,
По сторонам носился птичий щебет.
Отец надел медали и сказал:
«Пойдем смотреть — товарищ Сталин едет!»

Мелькнул товарищ Сталин вдалеке:
Глаза, усы, неполная улыбка,
И трубка в направляющей руке,
И змейка дыма — остальное зыбко.

Пришли домой, схватил отец ремень,
Стал сына бить так, что летели клочья:
«Я бью, чтоб ты запомнил этот день,
Когда увидел Сталина воочью!»

От ужаса и боли сын ревел,
И мать кричала: «Люди, заступитесь!»
Один сосед ребенка пожалел
И на отца донес как очевидец.

Отца на Север увели с крыльца.
Об этом сын не говорит ни слова.
Отшибло память. Он забыл отца.
Но Сталина он помнит, как живого.

Когда шумит поток краснознаменный,
Рыдай и плачь, о Русская земля!
Смотри: идет, проклятьем заклейменный
Последний, поименный штурм Кремля.

Нашел кирпич почетную замену,
Которую потомство не простит.
Ячейки с прахом прогрызают стену —
Она на них едва ли устоит.

Утром фрицу на фронт уезжать,
И носки ему бабка вязала.
Ну совсем как немецкая мать,
И хорошее что-то сказала.

Неужели старуха права
И его принимает за сына!
Он-то знал, что старуха — вдова,
Сыновья полегли до едина.

— На, возьми, — ее голос пропел,—
Скоро будут большие морозы! —
Взял носки, ей в глаза поглядел
И сдержал непонятные слезы.

Его ужас три года трепал.
Позабыл он большие морозы.
Только бабку всегда вспоминал
И свои непонятные слезы.