Арсений Тарковский - Судьба моя сгорела между строк

В 1925 году на подготовительный курс поступила Мария Ивановна Вишнякова. Родилась она в Москве 5 ноября 1907 года. Мать ее, Вера Николаевна, урожденная Дубасова, происходила из древнего московского боярского рода. У ее родителей в Калужской губернии было имение «Переверзево», в котором Вера Николаевна подолгу жила. Там она и познакомилась с Иваном Ивановичем Вишняковым, уроженцем Калуги, который, окончив юридический факультет Московского университета, был судьей в городе Козельске. После развода родителей Маруся несколько лет прожила с отцом в Малоярославце, где он служил мировым судьей, а потом переехала к матери в город Кинешму, где в конце мая 1925 года окончила среднюю школу. Приехав в Москву, жила у своей тетки на Ленинградском проспекте, а потом вместе с ней поселилась в Гороховском переулке.

На одном курсе с Марией Вишняковой учились Наталья Радченко (будущая писательница Наталья Баранская), Нина Лурье (Алексеенко), Елена Сытина, Мария Молодых, Надежда Лапшина — будущая жена художника Николая Терпсихорова.

«Маруся Вишнякова светилась неяркой русской красотой: мягкие черты округлого лица, пшеничная коса, серые глаза… Сдержанная, негромкая голосом. Своей тихой красой и обворожила она Арсения Тарковского, совсем с ней не схожего… Был он очень красив, но что-то ущербное («декадентское») виделось нам в чрезмерной, какой-то меловой бледности, впалости щек, во взгляде — то ли усталом, то ли печальном — черных глаз. Когда началась эта любовь — Бог весть: рядом мы видели их уже в первый наш год на курсах» [25] Баранская Наталья. «Странствие бездомных». Москва, 1999. .

Юные слушательницы курсов не могли знать, что «меловая бледность» у Асика Тарковского — от постоянного недоедания, а печаль в глазах — от пережитого. К концу двадцатых годов Тарковскому пришлось узнать многое. Он потерял любимого брата, похоронил отца, видел кровь и насилие, узнал голод, бездомовье, безденежье. Он видел жизнь с ее глубочайшими противоречиями. Но основы, заложенные в детстве, не позволили его душе ожесточиться, стать циничной. Благородство, честь, вера в добро, преданность избранному пути были присущи молодому Тарковскому…

Его юношеские стихи отличаются приподнятостью стиля, повышенной экспрессивностью.

В феврале 1928 года Арсений и Маруся поженились. Арсений со своим «приданым» — одеялом, подушкой и стопкой книг переехал к Марусе в Гороховский переулок. Там у нее на первом этаже была узкая комната с окном, выходившим в сад, в квартире № 7, в кооперативном, от застройщика доме № 21 [27] Это был жилищно-строительный кооператив — товарищество «Новое жилище» (деньги на комнату внесла мать Марии Ивановны; 1 кв. м стоил 600 руб. Сообщаем эти незначащие подробности как свидетельства того времени). .

Молодоженов связывало не только сильное чувство, но и любовь к искусству — к театру, музыке, литературе и особенно к поэзии. Жили они бедно, но дружно и весело.

Вот письмо, написанное Марией Тарковской матери Арсения, которая очень беспокоилась о жизни молодой пары. Из него мы узнаем не только о работе начинающего автора, который к тому времени опубликовал всего две свои поэтические вещи [28] Четверостишие «Свеча» в сборнике «Две зари» (1927) и стихотворение «Хлеб» в журнале «Прожектор» (1928). , но и о деликатности его первой жены:

«4.12.29 г.

Милая Мария Даниловна!

Решила сегодня написать Вам письмо сама, т. к. Ася пишет такие письма, из которых Вы ровно ничего не узнаёте из нашей жизни и только даром волнуетесь.

Сейчас получили деньги. Зачем 40 р.? Ведь у нас деньги есть, а про долг просто Ася написал не так — дело в том, что он теперь порядочно зарабатывает, и нам бы хотелось, чтобы Вы совсем нам пока не посылали (ведь вам же самой живется нелегко). Он и хотел это сказать, что из-за долга в этом месяце он пока не отказывается от присылки, а потом деньги у нас будут. Вот и все, долг мы отдали, он был совсем небольшой, и все у нас хорошо — ради Бога не волнуйтесь.

Теперь отвечу на все вопросы, из которых состоит почти вся приписочка на сопроводительном бланке.

Работа у Аси идет хорошо. Сейчас они с «дяденькой соавтором» (Владимиром Любиным. — М. Т .) заканчивают пьесу для Клуба строителей (о коллективном договоре, «без любвей и прочих мелкобуржуазностей». — М. Т .), завтра или послезавтра снесут последний, 3-й акт (два уже снесли) и получат гонорар рублей по 80–85 на каждого. За всю пьесу им полагается 250 р., но аванс 30 % они уже получили.

Затем они написали план романа-биографии для Госиздата «Доктор Гааз» и план детского рассказа пьесы (рассказ вместо ремарок к пьесе, чтобы дети самостоятельно могли ее поставить), тоже для ГИЗа.

За эти планы они тоже, вероятно, получат аванс при заключении договора. С карнавалом (так в оригинале письма. — М. Т .) дело хуже — он прошел безболезненно две инстанции, но третья решила, что напечатать его будет нельзя по недостатку бумаги. Если хлопоты 2-х первых инстанций ничего утешительного не принесут, договора заключать не будут и придется ограничиться платой за план, т. к. он составлялся по заказу и заказчики (отделение социального воспитания) должны его оплатить. Опять-таки ничего страшного нет. Потом еще Клуб строителей закажет им вторую пьесу, которая так же, как и эта, будет спешная, и с деньгами надолго не затянется. Видите, как все хорошо обстоит у нас на денежном фронте! Деньги не только есть, но и предвидятся в будущем…»