Низами Гянджеви - Сокровищница тайн

Тот, носивший парчу, тот, кто шаху казался любезным,
Все же в час неизбежный куском подавился железным [54] То есть по приказу шаха ему перерезали горло. .

Тот, кто был серебром, тот, кто к золоту ртутью не льнул,
От железа Санджара — ведь он — серебро! — ускользнул [55] То есть тот, кто не унижается ради подачек шаха, может не опасаться и его гнева и казни. .

Речью созданный мед отдавать за бесценок не надо,
Не приманивай мошек. Для них ли вся эта услада!

Не проси. Ведь за верность без просьбы получишь дары.
Для молитвы в стихах нужно должной дождаться поры.

До поры, как Закон [56] Под Законом здесь подразумевается шариат. не почтит тебя благостным светом,
Не венчайся ты с песней. Смотри же, запомни об этом!

Возведет тебя песня на лотос предельных высот,
И над царствами мысли высоко тебя вознесет.

Коль закон осенит твою песню высокою сенью,
В небесах Близнецы не твоей ли оденутся тенью?

Будет имя твое возвеличено. Ведает мир,
Что «владеющий ладом в эмирстве речений — эмир».

Небосводу не надо к тебе наклоняться. В угоду
Светлым звездам твой стих будет блеском сродни небосводу.

С головою поникшей ты будь, как подобье свечи.
Днем холодный всегда, пламенеющим будь ты в ночи.

Если мысль разгорится в движенье и жарком и верном,
Станет ход колеса, как движение неба, размерным.

Без поспешности жаркой свою облюбовывай речь,
Чтобы к выбору речи высокое небо привлечь.

Если в выборе медлишь и ждешь ты мучительно знанья,
Лучший лад обретешь ты: дадутся тебе указанья.

Каждый жемчуг на шею ты не надевай, погоди!
Лучший жемчуг, быть может, в своей ты отыщешь груди.

Взвивший знамя подобное — шар у дневного светила
Отобрал [57] Образ, взятый из игры в чоуган. «Отобрать шар» значит «выиграть», «победить». Эти слова стали идиоматическим выражением. , — и луна, с ним играя, свой мяч упустила.

Хоть дыханье его не горело, не мчалось оно,
То, что создано им, все ж дыханьем горящим полно.

В вихре мыслей горя, он похитил — об этом ты ведай —
Все созвездья, хоть сам пристыжён будет этой победой.

Из крыла Гавриила коня он себе сотворил,
И перо-опахало вручил ему сам Исрафил .

Пусть посевов твоих злой урон от нашествия минет!
Пусть конца этой нити никто у тебя не отнимет!

Ведь с инжиром поднос стал ненужным для нас потому,
Что все птицы из сада мгновенно слетелись к нему.

Прямо в цель попадать мне стрелою певучей привычно.
На меня посмотрите. Творенье мое — необычно.

Мною келья стихам, как основа их мысли, дана.
Дал я песне раздумье. Приемных не знает она.

И дервиш и отшельник — мои не прельстительны ль чары?
Устремились ко мне. Не нужны им хырка и зуннары .

Я — закрытая роза: она в ожиданье, что вот
На ее лепестки ветерок благодатный дохнет.

Если речи моей развернется певучая сила —
То молва обо мне станет громче трубы Исрафила .

Все, что есть, все, что было, мои услыхавши слова,
Затрепещет в смятенье от властного их волшебства.

Я искусством своим удивлю и смущу чародея,
Обману я крылатых, колдующим словом владея.

Мне Гянджа — Вавилон, тот, которым погублен Харут .
Светлый дух мой — Зухра , та, чьи струны в лазури поют.

А Зухра есть Весы, потому то мне взвешивать надо
Речь духовную. В этом от всех заблуждений ограда.

В чародействе дозволенном пью я рассветов багрец,
Вижу свиток Харута . Я новый Харута писец.

Я творю, Низами, и своих я волшебств не нарушу.
Чародейством своим в песнопевца влагаю я душу.

Солнце бросило щит, и щитом черной тени земля
Пала на воду неба, прохладу ночную суля.

Сердце мира стеснилось. Светило так тяжко дышало.
Ниспаданье щита все вокруг с желтым цветом смешало.

И, спеша, войско солнца — его золотые лучи —
Над его головою свои обнажило мечи.

Если падает бык [58] Низами сравнивает садящееся солнце с околевающим быком, которого владелец спешит прирезать, пока он еще не издох. , хоть он был ожерельем украшен,
Все клинки обнажают. Ведь он уже больше не страшен.

Месяц — нежный младенец — за ночь ухватился, а та
Погремушку мерцаний пред ним подняла неспроста:

Ей самой был тревожен сгустившийся мрак, и для мира
Не жалела она серебро своего элексира.

И дыханьем Исы стал простор благовонный, земной;
Светлой влагой он залил пылание страсти ночной.

И смягчились настоем страдания мира больного,
И о сумраке страстном он больше не молвил ни слова.

Сколько крови он пролил! О, сколько ее он хранил!
Он простерся на ложе, и стал он чернее чернил.

И сказала судьба, все окинувши взором проворным:
«Мир с неверными схож, потому-то и сделался черным [59] По мусульманским представлениям, у «неверных» после Страшного суда лица станут черными от стыда. !»

И мгновение каждое эта ночная пора
Лицедейство творила, и кукол мелькала игра.

И луна то белела, то в розах подобилась чуду,
И Зухры яркий бубен дирхемы разбрасывал всюду.

Я в полуночной мгле, что была распростерта кругом,
Был в саду соловьем. Но мечтал я о саде другом.

С кровью сердца сливал я звучание каждого слова;
Жар души раздувал я под сенью полночного крова.

И, прислушавшись к слову, свою я оценивал речь,
И смогли мои мысли меня к этой книге привлечь.

И услышал я голос: «Ты с мыслями спорить не смеешь,
То возьми ты взаймы, что отдать ты бесспорно сумеешь.

Почему на огонь льешь ты воду приманчивых дней,
И запасный твой конь — буйный ветер мгновенных страстей?

Буйный прах позабудь, будто в мире узнал он кончину.
Но огонь ты отдай огневому, благому рубину [60] Под рубином Низами подразумевает человеческий язык, произносящий благие речи. .

Быстрых стрел не мечи, ведь сужденье разумное — цель.
Плеть свою придержи. Неужель бить себя, неужель?