Андрей Вознесенский - Мозаика. Стихотворения и поэмы

И гневным протестом,
Что все это сказки,
Кассирша, как тесто,
Вздымалась из кассы.

И сразу по залам,
Сыркам, патиссонам,
Пахнуло слезами,
Как будто озоном.

О, слез этих запах
В мычащей ораве.
Два были без шапок.
Их руки орали.

А третий с беконом
Подобием мата
Ревел, как Бетховен,
Земно и лохмато!

В стекло барабаня,
Ладони ломая,
Орала судьба моя
Глухонемая!

Кассирша, осклабясь,
Косилась на солнце
И ленинский абрис
Искала
в полсотне.

По не было Ленина.

Она была
фальшью…
Была бакалея.
В ней люди и фарши.

Летят — носы клубникой, подолы и трико.
А в центре столб клубится —
Ого-го!

Ой, смеху сколько —
Скользко!

Девчонки и мальчишки
Слетают в снег, визжа,
Как с колеса точильщика
Иль с веловиража.

(Ой, не стремись, мальчишка,
К высокому столбу —
Получишь шишку
Чугунную на лбу!)

Не так ли жизнь заносит
Товарищей иных,
Спины им занозит
И скидывает их?!

Как мне нужна в поэзии
Святая простота!
Но мчит меня по лезвию
Куда-то не туда…

И ты среди орбиты
Стоишь не про меня.
Колени в кровь разбиты,
Смеясь, кляня,
Слетаю метеором, сквозь хохот и галдеж…

Умора!..
Ой, умрешь!

Нет у поэтов отчества.
Творчество — это отрочество.

Ходит он — синеокий,
Гусельки на весу,
Очи его — как окуни,
Или окно в весну.

Он неожидан, как фишка,
Ветреней, точно март…
Нет у поэта финиша.
Творчество — это старт.

«Баллада? О точке?! О смертной пилюле?!..»
Балда!
Вы забыли о пушкинской пуле!

Что ветры свистали, как в дыры кларнетов,
В пробитые головы лучших поэтов.

Стрелою пронзив самодурство и свинство,
К потомкам неслась траектория свиста!
И не было точки. А было — начало.

Мы в землю уходим, как в двери вокзала.
И точка тоннеля, как дуло, черна…
В бессмертье она?
Иль в безвестность она?..

Нет смерти. Нет точки. Есть путь пулевой —
Вторая проекция той же прямой.

В природе по смете отсутствует точка.
Мы будем бессмертны.
И это — точно!

Ты с теткой живешь. Она учит канцоны.
Чихает и носит мужские кальсоны.
Как мы ненавидим проклятую ведьму!..

Мы дружим с овином, как с добрым медведем.
Он греет нас, будто ладошки запазухой.
И пасекой пахнет.
А в Суздале — Пасха!
А в Суздале сутолока, смех, воронье,

Ты в щеки мне шепчешь про детство твое.
То сельское детство, где солнце и кони,
И соты сияют, как будто иконы.
Тот отблеск медовый на косах твоих…

В России живу — меж снегов и святых!

Я — Гойя!
Глазницы воронок мне выклевал ворог,
слетая на поле нагое.
Я — Горе.

Я — голос
Войны, городов головни
на снегу сорок первого года.
Я — голод.

Я горло
Повешенной бабы, чье тело, как колокол,
било над площадью голой…
Я — Гойя!

О грозди
Возмездья! Взвил залпом на Запад —
я пепел незваного гостя!
И в мемориальное небо вбил крепкие
звезды —
Как гвозди.

Я — Гойя.

Сидишь беременная, бледная.
Как ты переменилась, бедная.

Сидишь, одергиваешь платьице,
И плачется тебе, и плачется…

За что нас только бабы балуют
И губы, падая, дают,

И выбегают за шлагбаумы.
И от вагонов отстают?

Как ты бежала за вагонами,
Глядела в полосы оконные…

Стучат почтовые, курьерские,
Хабаровские, люберецкие…

И от Москвы до Ашхабада,
Остолбенев до немоты,

Стоят, как каменные, бабы,
Луне подставив животы.

И поворачиваясь к свету,
В ночном быту необжитом —

Как понимает их планета
Своим огромным животом…

Кто мы — фишки или великие?
Гениальность в крови планеты.
Нету «физиков», нету «лириков» —
Лилипуты или поэты!

Независимо от работы
Нам, как оспа, привился век.
Ошарашивающее — «Кто ты?»
Нас заносит, как велотрек.

Кто ты? Кто ты? А вдруг — не то?..
Как Венеру шерстит пальто!
Кукарекать стремятся скворки,
Архитекторы — в стихотворцы!

И оттаивая ладошки,
Поэтессы бегут в латошницы!
Ну, а ты?..
Уж который месяц —
В звезды метишь, дороги месишь…

Школу кончила, косы сбросила,
Побыла продавщицей — бросила.

И опять и опять, как в салочки,
Меж столешниковских афиш,
Несмышленыш,
олешка,
самочка,
Запыхавшаяся, стоишь!..

Кто ты? Кто?! — Ты глядишь с тоскою
В книги, в окна — но где ты там? —
Припадаешь, как к телескопам,
К неподвижным мужским зрачкам…

Я брожу с тобой, Верка, Вега!..
Я и сам посреди лавин,
Вроде снежного человека,
Абсолютно неуловим.

Туманный пригород, как турман.
Как поплавки, милиционеры.
Туман.
Который век? Которой эры?

Все — по частям, подобно бреду.
Людей как будто развинтили…
Бреду.
Верней — барахтаюсь в ватине.

Носы. Подфарники. Околыши.
Они, как в фодисе, двоятся.
Калоши?
Как бы башкой не обменяться!

Так женщина — от губ едва,
двоясь и что-то воскрешая,
Уж не любимая — вдова,
еще твоя, уже — чужая…

О тумбы, о прохожих трусь я…
Венера? Продавец мороженого!..
Друзья?
Ох, эти яго доморощенные!

Ты?! Ты стоишь и щиплешь уши,
одна, в пальто великоватом! —
Усы?!
И иней в ухе волосатом!

Я спотыкаюсь, бьюсь, живу,
туман, туман — не разберешься,
О чью щеку в тумане трешься?..
Ау!
Туман, туман — не дозовешься…

Как здорово, когда туман рассеивается!

Меня пугают формализмом.

Как вы рт жизни далеки,
Пропахнувшие формалином
И фимиамом знатоки!

В вас, может, есть и целина,
Но нет жемчужного зерна.