Екатерина Полянская - На горбатом мосту

…Половину – кормят. Остальным
Именно в обеденное время
Прямо на глазах у тех, кто ест
Пропускают сильный ток по клетке.

Что же крысы? Слыша громкий визг,
Глядя на сородичей мученья,
Восемьдесят пять процентов – жрут,
Остальные – к пище не подходят.

Крыс местами поменяли лишь
Раз один – и двадцать пять процентов
Перестали жрать. У остальных
Аппетит никак не изменился.

– Сокрушишь!
Сокрушаешь и сокрушишь!
Но жизнь моя – дуновенье…
Сорванный лист
Ты сокрушить спешишь,
гонишь вперёд, вперёд.
Вот он – я:
был,
и вот —
нет на земле даже тени,
нет мгновений моих…
нет ни добра, ни – зла…
но Ты – молчишь…
Снова – молчишь!
Не понимаю никак:
где Ты?..
В пустыне – тишь,
и в квартире – тишь,
только – шорох:
словно бы разлетается ворох
листьев сухих,
это —
сквозняк
со стола
сбрасывает газету.

…Дальше, воссоздав эффект войны,
Или катастрофы, «альтруистов»
Удалили. И эксперимент
Был продолжен средь потомков жравших.

– Если бы знать,
если б хоть раз понять
всею горящей кожей:
в чём обвиняешь меня?
Виновен я – быть беде,
и не виновен – горе…
Головы не смею поднять!
И всё же
как осознать всё разом:
премудрость
обретается где?
что пред Тобою – разум?
что пред Тобой – вина?
Лопается струна,
эхо звенит в коридоре.

…В новом поколении опять
Появились крысы-«альтруисты»,
Только было их теперь уже
Чуть поменьше двадцати процентов.

Этих исключили тоже, и
Снова дали размножаться жравшим.
И так далее… И ровно через пять
Полностью ушедших поколений

«Альтруистов» не осталось…

…Иов вопиёт,
он вопиёт: «Отступись!
передохнуть, ободриться дай мне!
Исчезаю,
нет меня тут,
сломлен, как стебель сухой…
Весь я – мгновенный, случайный..
Не с травой ли вступаешь Ты в суд?
Сам за меня поручись
перед Собой!
Для меня найди оправданье!»

«Альтруистов» не осталось. Но
Стало в популяции заметно
Вырожденье: у здоровых крыс
Появлялось хилое потомство

И при изобилии еды
Крысы нападали друг на друга,
Жрали слабых и, сходя с ума,
Насмерть расшибались об решётку.

И вот говорит
Господь,
но не отвечает, нет —
вопрошает из бури.
И каждое слово горит
на обожжённой шкуре.
– Я сотворил свет,
небесную твердь и земную
и тьму отделил ночную
от света.
Дай мне ответ:
кто ты такой?
что сделал своею рукой?
Много ли твоих сил?
И
где ты был,
когда я являл Свою мощь,
украшал светилами ночь,
когда я сотворил
левиафана, коня,
орла или же – бегемота
и прочих тварей чудесных?
Что тебе вообще известно?
Кто ты?
Покрытый шкурой ли, кожей —
слушай Меня.
Внимай, если можешь!

Ровно через пять колен ещё
Этой популяции не стало.
Так был завершён эксперимент,
Выявлявший генную основу
Альтруизма…

…Иов поражён,
потрясён до самых основ,
нет аргументов для спора,
нет больше слов,
и вот
он просто падает ниц,
отрекается от всего,
и Господь
прощает
его,
снова даёт
детей, верблюдов, ослиц…

…Господи, из всех Твоих даров
мне оставь одну лишь только веру
детскую, простую
в то, что Ты —
Благ еси и Человеколюбец.

…Братец мой Волк!
Сестрица моя Овца!
И вы, мои сёстры-птицы!
Пока ещё время длится
и голос мой не умолк,
славьте Творца!
Славьте
вдохнувшего жизнь,
славьте Его вдохновенье,
вечности непостижимость,
бесконечность мгновенья.
Славьте! —
взываю из бездны, кричу,
обдираясь о камни веры —
Мощь Его
лишь Ему Самому по плечу
Он лишь Сам Себе – мера.

…Братец мой Волк!
Сестрица моя Овца!
И вы, мои сёстры-птицы!
Какой тяготит нас долг?
Что в нас должно отразиться?
Черты какого Лица?
Неразрушимость Лика —
кровь на шипах Венца.
Как вырваться из-под Закона?
Как?
Долгое эхо крика
растаскивает сквозняк.
Птицы, овцы и волки —
осколки
зеркал, разлетевшихся вдрызг…
Чавканье, стоны,
копошение, визг.
Коловращение:
боль, любопытство, страх —
разлетаются тени,
размываются лица,
всё обращается в прах.
…Что в нас должно отразиться?
Черты какого Лица?
Но время стреляет дробью,
попадая не в бровь, а в глаз.
…Недообразы…
…Недоподобия…
И всё-таки ради нас
путь
крестный
длится.
И не видно ему конца.

Но раскачивается вечерами
Раскалённая медь —
Меж ущельями и горами,
Левиафанами, комарами,
Меж потерями и дарами
Ей звенеть и звенеть.
И раскачиваться всё шире,
В сердце больнее бить:
Мир для любви непригоден,
Но в мире
Необходимо любить!
Вдох.
И безгласно кричат иконы,
Кружится звёздный прах.
Две стороны одного закона —
Любопытство и страх.
Выдох.
Жизнь извергает прохладных:
Холоден или горяч
Будь, ибо всадники – беспощадны,
Кони несутся вскачь.
Всё против нас: и весы, и меч, и
Власть, и – смертей полки…
И лишь любовь отворяет вечность
Логике вопреки.

За еловой стеной, за торжественным хором сосновым,
Где косые лучи меж ветвей паутинку сплели,
Есть лесная поляна, заросшая цветом лиловым, —
Там танцуют стрекозы и грузно пируют шмели.

День звенит и стрекочет, кружится, мерцает, мелькает…
Только перед закатом, когда в золотой полусон
По стволам разогретым смолистые капли стекают,
Приплывает сюда на резных парусах махаон.

Он неспешно плывёт и, как чистая радость, искрится,
Так несуетно царственен и от забот отстранён.
Всё встречает его: и цветов изумлённые лица,
И гуденье шмелей, и беспечных кузнечиков звон.

С каждым вздохом крыла отлетает он выше и выше,
Свет вечерний дрожит над моим неподвижным плечом.
И взрывается время, мешая небывшее – с бывшим.
И душа вспоминает. И не понимает – о чём.

Фотография стандартна: первый класс —
Ох уж мне, блин, эта «школьная скамья»…
«Неблагополучных» трое нас —
Лёнька-Чипа, Игорёк да я.

Полуграмотная тётка Игорька,
Та, что мыла в нашей школе этажи,
Нам сказала: «Жизнь у вас горька.
Надо вам, ребятушки, дружить.

Все вы – сироты: без мамок, без отцов,
Стало быть, и не нужны вы никому.
Не теряйтесь, а не то в конце концов
Передавят, как котят, по одному».

Вот мы и дружили, как могли:
Вместе дрались, вместе бегали в кино,
Тополиный пух в июне жгли.
И нам было совершенно всё равно,

То, что я училась хорошо,
А они – забили напрочь… Ну так что ж?
И меня не повергали вовсе в шок
Сигареты, клей «Момент» и даже – нож.