Николай Тихонов - Стихотворения и поэмы

О ней горевали иначе,
Была ли та горесть чиста?
Она возродится не в плаче,
Не в сладостной ласке кнута.

Не к морю пойдет за варягом,
Не к княжьей броне припадет, —
По нивам, лесам и оврагам
Весенняя сила пройдет.

Не будет пропита в кружале,
Как прежде, святая душа
Под песни, что цепи слагали
На белых камнях Иртыша.

От Каспия к Мурману строго
Поднимется вешний народ,
Не скованный именем бога,
Не схваченный ложью тенет.

Умрет горевая Россия
Под камнем, седым горюном,
Где каркали вороны злые
О хищников пире ночном.

Мы радости снова добудем,
Как пчелы — меды по весне,
Поверим и солнцу, и людям,
И песням, рожденным в огне.

…Дать человеку человечность,
Мечте — захват безумных крыл,
Вести из временного в вечность
И к небу, к небу — из могил.

Открыть все рынки и подвалы,
Все двери настежь: ешь и пей!
Ввести в разубранные залы
Убогой улицы детей.

Смотреть, смеяся тихим смехом,
Как полны счастья, как легки,
Как рады солнечным потехам
Их глаз святые васильки.

Нет моего. Всё ваше, ваше,
Кто вин изысканных знаток?
Другой их пил из вашей чаши,
Другого нежил пряный сок.

Зачем, дитя, ты в жалком черном?
Бери сверкание парчи,
Смотри, как ловко и узорно
В цветах здесь вытканы лучи.

О мать, ты потеряла сына,
Не плачь, здесь все твои сыны,
Они почтут твои седины
Своими песнями весны.

Старик, ты хмур — боишься ночи?
Зачем молчанье и тоска?
Я сам имею глаз пророчий,
Я сам старее старика.

Ты хмур, что пали эти храмы?
Ты зол — дворцы в руках чужих?
Кто был согбен — тот ходит прямо,
Нет больше нищих и слепых.

Все, чуда разом совершились,
Как все расплавились венцы,
За всех страдали, и молились,
И гибли деды и отцы…

Кто духом был отважней прочих,
Знал лишь могильные огни,
Всегда безжалостные ночи
И злом отравленные дни.

И саван мутного рассвета
С лица земного я сорвал,
И скорбь погасла, как комета,
И ужас пал и задрожал.

И властный голос окрыленно
На все края сказал: твори,
И дети подняли короны
В пыли смеющейся зари.

Усталых спины разогнулись,
Вздохнула солнцем красота,
И мне за это улыбнулись
Детей хрустальные уста!

Он для себя построил небоскребы,
Дворцы, музеи, театры, алтари,
К нему пришли священники и снобы,
Ученые, артисты и цари.

И он поставил пушки против пушек,
Купил умы, дома и корабли,
Судьбу одних предательски разрушил,
Судьбу других победно окрылил.

Его собакам, слугам — преклоненье,
Его цилиндр поэтами воспет,
Он, снисходя, приходит слушать пенье
Певцов и див, которым равных нет.

У ног его несметный полк рабочих,
И силу рук, и силу их умов
Он взял себе, свободу дня и ночи,
Приставив к ним своих надежных псов.

От юношей — желанья и расцветы,
От стариков — надежду отдохнуть,
Он отнял всё. Пылало зноем лето,
В тисках труда пылала кровью грудь!

Вихрь ледяной носился по кварталам,
Стучал озноб, синели кулаки,
Нужда, как тень, за их спиной стояла,
И голод бил в холодные виски.

А он, как бог, всеведущ и незнаем,
Незримо всюду: в небе, в рудниках,
В своем дворце, для всех недосягаем,
Он блеск и тьма, надежда, счастье, страх.

Форты и рынки, пастбища и троны
В его руках — и власти нет конца,
И смотрит он надменно, благосклонно,
С презрительной усмешкой хитреца.

Но близок день, но близок час возмездья —
Сгорит дворец, и рухнет небоскреб, —
Рабочих звезд великие созвездья
Осветят гроб, банкира страшный гроб.

На всех путях преграды вихрь поставит —
И в городах, и в небе, и в воде,
К какой тогда неведомой отраве
Он прибежит в последней череде?

И доллары покатятся, как кости,
И отзвенят в окаменевшем рту,
И смерть, как тюк, его костяк подбросит
И, засмеявшись, кинет в пустоту.

Тебе я посвящаю этот стих,
Который похвалить ты не обязан,
Тебе, прекрасному, как тот жених,
Что не любил еще ни разу.

А всё ведут века невест:
Свободу, бурю радостей лукавых.
Тебя не выкурил из трубки Геркулес
Затяжкой крепкой пороха и славы.

Тебя не выдавил его ботфорт
Из чрева гнило-синего болотца,
Куда заброшен старенький топор,
Каким ты ставил первые воротца.

Где кости моряка, который рот
Забыл закрыть при громовом ударе,
Когда его услышал галиот
Салютный бас из пасти Хирвисари?

Ты сотворен тяжелою рукой,
И мыслью ты мозолистой украшен, —
Вот почему ты величав и страшен,
И я люблю, что ты такой.

О, усмехнись же и ответь мне: нет!
Я знаю, сероглазый демон,
Пускай не каждый житель твой — поэт,
Но каждый камень твой — поэма!

…И он спросил: «Но чьим судом я осужден?»
— «Судом народа», — я ему ответил.
Одним врагом в Париже стало меньше,
И это был епископ Дарбуа.

А я вернулся снова в Комитет
Старательно перебелять приказы,
И много жило храбрости и крови
В чернилах незаметного писца.

Вне времени я пребывал в те дни,
На стуле спал, не помню, где обедал,
И только мельком видел занавески
В заветных окнах в улице Маньян.

Всё меньше становилось коммунаров —
Тот изнемог, тот струсил, тот погиб,
И скоро вокруг нас остались только
Отрезанные пламенем пожаров
Последние бойцы и мертвецы…

Домбровский пал. И черный узел дыма
Парижа горло стягивал всё туже,
Вдруг бледный человек у двери крикнул:
«Вы знаете, что Делеклюз убит!..»

И многие смутились… Тут перо
В моей руке сломалось, вздрогнув,
И на бумаге красные чернила,
Как кровь, разбрызгались, и я вскочил,
Схватил ружье и выбежал на площадь.

Париж Коммуны великан пожара
На огненном щите до неба поднял,
На баррикадах возле Шато д’О
Меня схватили пьяные версальцы.

А в это время в улице Маньян
Сражался мальчик, милый, темноглазый,
Одной рукой откидывая кудри,
Мешавшие, лукавые, стрелять.

Любить умели розовые губы,
Мгновенно их поцеловала смерть,
Тот мальчик умер на глазах Брюнеля,
И солнце закатилось для меня.