Андрей Дементьев - Избранное

Мне приснился мой старший брат,
Что с войны не пришел назад.
Мне приснилось, что он вернулся –

Невредимый и молодой.
Маме радостно улыбнулся:
– Я проездом… А завтра в бой. –

Мать уткнулась ему в ладони…
– Что ты, мама! Ну, как вы здесь? –
По глазам угадав, что в доме
Хлеба нету, да горе есть.

– Угостить тебя даже нечем.
Если б знать – я сменяла б шаль… –
– Что ты! Разве я шел за этим?! –
– Не за этим… А все же жаль,
Что вот так я встречаю сына. –

Брат достал фронтовой паек,
На две равные половины
Поделил он его, как мог.
– Это вам… –
И, взглянув на брата,
Я набросился на еду.
– А теперь мне пора обратно.
А теперь я ТУДА пойду.
Завтра утром нам всем в атаку.
В ту, последнюю для меня… –

И тогда я во сне заплакал,
Не укрыв его от огня.

Я помню первый день войны…
И страх, и лай зениток.
И об отце скупые сны –
Живом, а не убитом.

Война ворвалась стоном – «Жди…»
В бессонницу солдаток.
Еще все было впереди –
И горе, и расплата.

А ныне добрая земля
Покрыта обелисками.
Война кончалась для меня
Слезами материнскими.

И возвращением отца.
И первым сытным ужином…

Но до сих пор ей нет конца
В душе моей контуженой.

Весть о Победе разнеслась мгновенно…
Среди улыбок, радости и слез
Оркестр Академии военной
Ее по шумным улицам понес.

И мы, мальчишки, ринулись за ним –
Босое войско в одежонке драной.
Плыла труба на солнце, словно нимб,
Над головой седого оркестранта.

Гремел по переулкам марш победный,
И город от волненья обмирал.
И даже Колька, озорник отпетый,
В то утро никого не задирал.

Мы шли по улицам, родным и бедным,
Как на вокзал,
Чтобы отцов встречать.
И свет скользил по нашим лицам бледным.
И чья-то громко зарыдала мать.

А Колька, друг мой,
Радостно и робко
Прохожим улыбался во весь рот,
Не зная, что назавтра похоронка
С войны минувшей на отца придет.

Постарела мать за двадцать лет.
А вестей от сына нет и нет.

Но она все продолжает ждать.
Потому что верит. Потому что мать.

И на что надеется она?
Много лет, как кончилась война.

Много лет, как все пришли назад.
Кроме мертвых, что в земле лежат.

Сколько их в то дальнее село,
Мальчиков безусых, не пришло.

Раз в село прислали по весне
Фильм документальный о войне.

Все пришли в кино – и стар, и мал.
Кто познал войну и кто не знал.

Перед горькой памятью людской
Разливалась ненависть рекой.

Трудно было это вспоминать.
Вдруг с экрана сын взглянул на мать.
Мать узнала сына в тот же миг.
И пронесся материнский крик:

– Алексей, Алешенька! Сынок… –
Словно сын ее услышать мог.

Он рванулся из траншеи в бой.
Встала мать прикрыть его собой.

Все боялась – вдруг он упадет.
Но сквозь годы мчался сын вперед.

– Алексей! – кричали земляки. –
– Алексей, – просили, – добеги…

Кадр сменился. Сын остался жить.
Просит мать о сыне повторить.

И опять в атаку он бежит.
Жив-здоров, не ранен, не убит.

Дома все ей чудилось кино.
Все ждала – вот-вот сейчас в окно

Посреди тревожной тишины
Постучится сын ее с войны.

Люблю пейзаж проселочных дорог
С их живописными изгибами,
С белесой пылью из-под ног…

Как жаль – всему приходит срок –
Проселки под асфальтом сгинули.

Но если вдруг в чужой стране
Я натыкаюсь на проселок,
Вновь возвращается ко мне
Былая память дней веселых –
С тверской рыбалкой поутру,
Но чаще все ж – с грибным скитаньем.
И с благодарностью костру,
Когда гроза в лесу застанет…

Люблю пейзаж проселочных дорог.
Как жаль – всему отпущен срок.

Я с книгой породнился в дни войны.
О, как же было то родство печально!
Стянув потуже батькины штаны,
Я убегал от голода
В читальню.

Читальня помещалась в старом доме.
В ту пору был он вечерами слеп…
Знакомая усталая мадонна
Снимала с полки книгу,
Словно хлеб.

И подавала мне ее с улыбкой.
И, видно, этим счастлива была.
А я настороженною улиткой
Прилаживался к краешку стола.

И серый зал
С печальными огнями
Вмиг уплывал…
И всё казалось сном.
Хотя мне книги хлеб не заменяли,
Но помогали забывать о нем.
Мне встречи те
Запомнятся надолго…
И ныне –
В дни успехов иль невзгод –
Я снова здесь,
И юная мадонна
Насущный хлеб
Мне с полки подает.

Когда я долго дома не бываю,
То снится мне один и тот же сон:
Я в доме нашем ставни открываю,
Хотя давно живет без ставен он.

Но всё равно я открываю ставни,
Распахиваю окна на рассвет.
Потом, во сне же, по привычке давней
Я рву жасмин и в дом несу букет.

Отец не доверяет мне жасмина
И ветви все подравнивает сам.
И входит мама.
Говорит: «Как мило…»,
Цветы подносит к радостным глазам.

А после ставит тот букет пахучий
В кувшин, который я давно разбил.
И просыпаюсь я на всякий случай,
Поскольку раз уже наказан был.

И всё меня в то утро беспокоит,
Спешат тревоги вновь со всех сторон.
И успокоить может только поезд,
Что много раз разгадывал мой сон.

Смотрела крепостная мастерица
На вышитую родину свою…
То ль серебро, то ль золото искрится,
То ли струятся слезы по шитью.

И лишь ночами вспоминала грустно,
Что жизнь ее ни в чем не берегла…
Откуда же пришло твое искусство?
Чьим колдовством помечена игла?

А было так… Проснувшись на печи,
Она по-детски улыбнулась солнцу,
Когда сквозь закопченное оконце
Пробились к ней весенние лучи.

Как нити золотые – всю избу
Они прошили радостным узором.
Она смотрела воскрешенным взором
И утро принимала за судьбу.