Дмитрий Быков - Ясно. Новые стихи и письма счастья

Проплывут часы последние,
Безмятежные, бесследные.
Проплывет последний час.

Спите.
Я не сплю за вас.

Ну вот оно все и кончилось, царившее в мире зло.
Ну вот оно все и скорчилось, накрылось и уползло.
Отныне не будет ближнего боя, и злобы, и суеты —
А только небо сплошь голубое, и бабочки, и цветы!

Нам больше не будут сниться фосгенные облака.
Француз обнимет австрийца, австриец – сибиряка,
Бельгиец обнимет немца, с Парижем споет Потсдам,
Голодный скажет: «Наемся!»,
богатый скажет: «Раздам!»,
Для пуль отныне – только тир, уже никто не дезертир,
ликуют солнце, воздух и вода,
Поскольку мир-мир-мир, отныне мир-мир-мир,
и больше сроду,
сроду никогда!
Закончились все прощания, разлука упразднена.
Виновна во всем Германия, и платит пускай она.
Но мы простим Германию, Боже, и наш порыв объясним,
Поскольку немцы ведь люди тоже,
пусть платят,
а мы простим!

Нет-нет, никакой обиды, а только светлая даль!
Остались лишь инвалиды, которых, конечно, жаль,
И пусть бы они не очень обрубками тут трясли,
Напоминая прочим, что боги не всех спасли!
Бегите все на братский пир, заполним хохотом эфир! Пусть минет двадцать лет и даже сто —
Навеки мир-мир-мир, всеобщий мир-мир-мир,
и больше сроду,
сроду ни за что!

Пусть Англия в вальсе кружится, Италия пиццу ест!
Ведь после такого ужаса на войнах поставлен крест.
Не может быть повторения безумных всемирных драк,
Хоть русские тем не менее бунтуют, но это – так…

Да здравствует Лига наций,
большой мировой конвент!
Как говорил Гораций, лови, так сказать, момент!
Пускай зарастут окопы, пускай затянутся рвы,
На старых костях Европы – волна молодой травы!
Пора домой, в уют квартир,
где спальня, ванна и сортир,
а если повезет, и телефон!
Навеки мир-мир-мир,
желанный мир-мир-мир,
и дальше только,
только,
только он!

А дальше только Сталинград,
а дальше только Ленинград,
Судеты,
Варшава,
Триест,
Катынь, Хатынь, Тулон, Берлин,
Одесса, Ржев, Орел и Клин,
Освенцим,
Майданек
и Брест!
Ни Бога, ни черта, ни жалость, ни милость,
ни веры,
ни сил,
ни добра,
А дальше такое, что вам и не снилось;
спасибо,
прощайте,
ура.

Хочется побыть немного с массой.
Масса, я хочу догнать тебя!
Слышать не «Смывайся, толстомясый!» —
А «Иди сюда, Гаргантюа!».
Как творцу «Спекторского» когда-то,
Хочется совместного труда.
Уезжать не хочется, ребята —
Не в Париж и вовсе никуда.
И покуда телек год за годом
Нагнетает пафосную жесть —
Как охота быть с моим народом
Там, где мой народ, к несчастью, есть!

Хочется уйти из отщепенцев,
Чей удел – пиндосников лизать.
Хочется писать про ополченцев,
Страстных и зубастых, так сказать, —
Как из Новороссии Прилепин:
Смех его немного нарочит,
Да и стиль не столь великолепен,
Но восторг не спрячешь, он торчит!

Не сложить торжественную оду,
Не пролезть в услужливую лесть.
Вот беда – не нужен я народу
Там, где мой народ, к несчастью, есть.
Толку ли от несоленой соли?
Пресную вышвыривают вон.
Я ему в другой потребен роли —
Быть не там, где есть, к несчастью, он.
Все мои стремленья – вечно мимо.
Не затем Полкан, чтоб кур гонял.
Нужен я всегда на марше мира —
Для других сгодится Кургинян.
И пока в овраг уводит трасса,
А в болоте копится метан, —
Я обязан быть не там, где масса,
Ибо кто-то должен быть не там.
Жизнь пройдет. История осудит
То, где мой народ, к несчастью, есть.
Там, где он тогда, к несчастью, будет, —
Надо защищать его же честь.
Вот осядет туча нанопыли —
И слезу уронит крокодил,
И заявит, что не все же были
Там, где мой народ, к несчастью, был!
Ведь не весь он шествовал покорно,
На укропов призывая месть!
А пока я должен быть по горло
В том, в чем я теперь, к несчастью, есть.

Так что лишь одно меня тревожит
В нынешней махновщине густой:
Этот век, который нами прожит,
Перепишет будущий Толстой.
Времена пойдут совсем другие,
Правда будней выгорит дотла,
И тогда в припадке ностальгии
Скажет внук: какая жизнь была!
Крым, Донецк, романтика с походом,
Вольница, пассионарный пыл!
И захочет быть с моим народом.
Там, где мой народ, к несчастью, был.

Когда с верховной должности снимали Хруща,
Он молвил на собранье братвы:
– Вот вы меня снимаете, руками плеща тому,
какие храбрые вы.
Но если я отправлюсь бродить-кочевать,
преследуем и плохо одет,
Меня хоть пустят переночевать, а вас еще,
может быть, и нет.

Россия – большая, холодная страна,
особенно ближе к январю.
Тут статус не важен, и слава не важна, про деньги уже
не говорю.
Неважно, какая прислуга и кровать,
неважно, афера или труд,
А важно, пустят ли переночевать, как только
все это отберут.

Когда я с работы карабкаюсь домой —
еще хорошо, что не с сумой, —
Все чаще я думаю просто «Боже мой», ежусь —
и снова «Боже мой».
Какой ужасный ветер, какой ужасный ветер!
Осени черный океан!

Куда стремится Фауст, о чем страдает Вертер,
кого еще хочет Дон Гуан?!
Мы все еще жаждем кого-то подчинять,
планируем что-то отжимать —
А важно только, пустят ли переночевать,
пустят ли переночевать.

В России холодает к началу октября,
и вот что надо помнить о ней:
Чем горше досталось, тем проще отобрать;
чем легче досталось – тем трудней.
Талант не отнимешь, породу не отнимешь,
характер и пятую графу,
А дом или деньги, работа или имидж
вообще отбираются, как тьфу.
Тогда уже неважно, умеешь ты кивать,
ковать или деньги отмывать,
А важно, пустят ли переночевать,
пустят ли переночевать.

Я много трудился бессмысленным трудом
в огромной и холодной стране.
Я вряд ли куплю себе прииск или дом,
но главный мой приз уже при мне.
Я плохо умею кастрюли починять, получше —
страшилки сочинять,
Но меня здесь пустят переночевать,
пустят переночевать.
Сначала, как водится, станут очернять,
позже предложат линчевать,
Но меня здесь пустят переночевать,
пустят переночевать.
Чучелу пора себя переначинять,
надо с чего-то начинать,
Но меня здесь пустят переночевать,
пустят переночевать.

Но тем и смущает Россия, отче-мать,
большие, холодные места, —
Что всех без разбору пускает ночевать,
большие, буквально девяносто из ста.
Ее благая весть, врожденная болесть,
привычка поживать-наживать —
Сперва растопчут честь, отнимут все, что есть,
а после пустят переночевать.
Украл ли, убил ли, на части разрубил ли —
пустят переночевать,
Баран ли, дебил ли, отца и мать забыл ли —
пустят переночевать!
Глядится помято, сражался бесславно,
привык воровать и бичевать —
Чего уж им я-то, меня они подавно
пустят переночевать.
Входишь в избу, в ее копоть и резьбу —
а там нас уже не сосчитать:
Всех пугал и чучел, и всех, кто меня мучил,
пустили переночевать.
Ах, здравствуйте, здравствуйте,
не стесняйтесь, пьянствуйте,
подкиньте березовых дровец.
Мы пучились, мы мучились, соскучились и ссучились,
и вот где мы сошлись наконец.
Иди сюда, болезный, башку на чан железный,
ноги под черный табурет,
Такая буря на дворе, а здесь, внутри, такой амбре —
не знаю, ложиться или нет.
Изба темна, и ночь темна, и дочь пьяна, и мать честна,
И буря сильна, и печь накалена —
Такая большая, холодная страна,
холодная добрая страна.
Такая холодная добрая страна,
большая и тесная страна.
Такая небрезгливая холодная страна,
холодная и добрая страна.