Дмитрий Быков - Ясно. Новые стихи и письма счастья

Не для того, чтоб ярче проблистать
Иль пару сундуков оставить детям —
Жить надо так, чтоб до смерти устать,
И я как раз работаю над этим.

Все могло бы получиться – сам Господь хранил страну:
Заставлял одеться чисто, усадил к веретену,
И тянулось всяко-разно от соблазна до соблазна,
Но страна была волчица и влюбилась в сатану.

Все могло бы состояться, ибо чем не шутит черт —
Видишь, правила троятся, все боятся, кнут сечет…
Путь мощей-клещей-иголок эффективен, но недолог:
От палаццо до паяца меньше века протечет.

И земля все это схавала за два десятка лет,
Ибо свой завет у Савла, и у Павла свой завет:
Есть обратная дорога отступившимся от Бога,
Но предавшим даже дьявола – назад дороги нет.

Весь год мы бессмысленно пашем,
и я не свозил тебя в Крым.
Пока он останется нашим – он больше не будет моим.
Какой еще отдых семейный? Гурзуф обойдется без нас.
Чужие отнять не сумели – свои отобрали на раз.

По слухам, к исходу сезона (дождался Кортеса ацтек!)
Там будет игорная зона, вполне селигерский Артек,
А также военная база, вернувшая славу сполна,
Добыча природного газа и все, чем Россия славна.

Для нас это было границей
меж двух нераздельных стихий —
Для них это стало бойницей, откуда уставился Вий.
Для нас это Черное море – для них это выход туда,
Где топчутся в тесном Босфоре набитые смертью суда.

Из тысячи щелок и скважин ударила адская смесь,
И рай безнадежно загажен, и делать нам нечего здесь.
Мы столько по этому раю бродили поврозь и вдвоем —
Но вот я его забываю в аду ежедневном моем.

Олив, кипарисов не надо, и плеска, и склизких камней.
Мы знаем: изгнанье из ада описано нами верней.
Они не от Божьего гнева бежали, а просто в раю
Остаться побрезгует Ева, стопою нащупав змею.

Прощайте, зеленые брызги,
и галечный скрежет, и грот,
И запахи перца и брынзы, и море, что нежит и врет,
И запахи выжженной пампы,
и катер, и шаткий настил —
Ты видишь: всё штампы, всё штампы.
Смотри, я уже заместил.

А в общем, ужасная пошлость —
винить времена и режим.
Моя или Божья оплошность —
все сделалось слишком чужим,
Ряды победительных пугал со всех наступают сторон,
Уже не отыщется угол, который бы не осквернен.

И два полушария мозга, как два полушарья Земли,
Стирают угрюмо и грозно заветные бухты свои,
Заветные улицы, страны, оазисы, мысы, жилье…
Мои здесь – меридианы, а больше ничто не мое.

И знаешь: прости святотатство,
но в этом и есть торжество.
Нам хватит уже отвлекаться на фотообои Его.
И вместо блаженного юга мы носимся в бездне рябой,
Где нас уже, кроме друг друга,
ничто не волнует с тобой.

Бранко Дранич обнял брата,
к сердцу братскому прижал,
Улыбнулся виновато и воткнул в него кинжал.
Янко Вуйчич пил когда-то с этим братом братский рог
И отмстил ему за брата на распутье трех дорог.
Старый Дранич был мужчина
и в деревне Прыть-да-Круть
Отомстил ему за сына, прострелив седую грудь.
Эпос длинный, бестолковый, что ни рыцарь, то валет:
Скорбный рот, усы подковой, пика сбоку, ваших нет.

Нижне-южная Европа, полусредние века,
Кожей беглого холопа кроют конские бока.
Горы в трещинах и складках, чтобы было где залечь.
Камнеломная, без гласных,
вся из твердых знаков речь.
Мир ночной, анизотропный – там чернее, там серей.
Конь бредет четырехстопный, героический хорей.
Куст черновника чернеет на ощеренной земле,
Мертвый всадник коченеет над расщелиной в седле.
Милосердья кот наплакал:
снисхожденье – тот же страх.
Лживых жен сажают на кол, верных жарят на кострах.
В корке карста черно-красный полуостров-удалец —
То Вулканский, то Полканский,
то Бакланский наконец.

Крут Данила был Великий, удавивший десять жен:
Сброшен с крыши был на пики, а потом еще сожжен.
Крут и Горан, сын Данилы, но загнал страну в тупик,
Так что выброшен на вилы – пожалели даже пик.
Князь Всевлад увековечен – был разрублен на куски:
Прежде выбросили печень, следом яйца и кишки.
Как пройдешься ненароком мимо княжьего дворца —
Вечно гадости из окон там вышвыривают-ца.