Андрей Дементьев - Все в мире поправимо…

Стыдно мне за коллег своих, —
Тех, чей голос трусливо стих.
Смолк,
Когда его ждет страна,
Когда в крике зашлась она.

ТВ теперь театр для двоих.
Два лидера свои играют роли.
Мы слушаем с надеждой поневоле
С экрана монологи их.

Дай Бог, чтоб жизнь не обманул пиар.
И все, что говорится нам с экрана,
Не повторит заманчивость обмана,
На что у власти есть особый дар.

Власть воюет с собственным народом.
То дубинки к митингу пошлет,
То повысит цены мимоходом,
И война идет который год.

Видел я, как дачи разрушали
Под инфаркты и под женский крик.
Видимо, кому-то помешали
Ветераны из села «Речник».

А закон у нас теперь, как дышло.
Для чинуш все средства хороши.
Поднапрягся чуть… Глядишь, и вышло.
И уходит истина в бомжи.

Власть при всех чинах и капиталах
Верит, что опять права она…
И войну пока не проиграла,
Хоть несправедлива та война.

Мне так неуютно стало
В лоне родной страны.
Душа от обид устала
От торжества шпаны.

Всем заломили руки,
Кто косо взглянул на власть.
Уж лучше с ней жить в разлуке,
Чем в лапах ее пропасть.

Муза, не будь слугою,
Как я не стал холуем.
Мне легче уйти в изгои,
Чем видеть, как рушат дом.

Московская элита
Собой увлечена.
И все в ней знаменито,
И всем вершит она.
В ней есть свои кумиры
И гении свои.
Роскошные квартиры,
Престижные чаи.

Одни по воротам целят.
Другие играют в пас.
Неважно, как нас оценят.
Важней – чем вспомянут нас.

Мне в Россию пока нельзя.
Я умру там от раздражения.
Дорогая моя земля,
Бесконечное унижение.
Безнадежная нищета,
Наворованные богатства.
От обмана до хомута
Уместилось родное братство.

Схоронили Артиста в алтайской деревне,
Где он рос…
Где родился за день до войны.
И стоят одиноко седые деревья,
Те, что в детстве своем
Берегли его сны.

Схоронили Артиста поблизости к Храму,
Что воздвиг он на трудные деньги свои.
Жизнь он прожил талантливо,
Честно и храбро.
Среди славы своей и народной любви.

И послышалось мне, что тайга расшумелась.
Без Хозяина, видимо, горестно ей.

Ах, Валера, Валера, как легко тебе пелось,
Когда столько вокруг было верных друзей.

Колокольные звоны плывут над полями,
Но их музыку ты не услышишь уже.
И хотя грустный голос сорвался и замер.
Но остался он в каждой российской душе.

Над Чечней пронесся суховей.
Только слез ничьих он не осушит.
Матери теряют сыновей.
И летят на Родину их души.

В нас еще Афганистан болит,
Как незаживающая рана.
Чья-то исстрадавшаяся мама
Не поймет – за что был сын убит.

Ни за что… И в этом-то весь ужас.
Ни за что погибли сыновья.
И опять нам горем души рушат.
И опять над ними плачу я.

Разные пути ведут нас к Богу —
Через храм, мечеть и синагогу.

И хотя у каждого свой жребий,
Но никто путей тех не оспорит.
И как реки все впадают в море,
Так и мы все встретимся на Небе.

О, как добры и как красноречивы
Те, кто избраться норовит во власть…
Слова их, перезрели, будто сливы,
И потому должны на землю пасть.

От этих слов мы не дождемся чуда.
И те, кто их придумывал для нас,
Они же первыми их позабудут,
Коли интрига снова удалась.

Мир, по-моему, устроен глупо.
Кто-то оказался в нем чужим.
Кто-то век свой проволынил тупо,
Так и не поняв, зачем он жил.

Кто-то был рожден для дел достойных,
Но судьба все планы сорвала.
Разрядив бандитскую обойму
Или нож метнув из-за угла.

Мы устроим мир наш по-другому.
Без ворья, без лжи и без господ.
И придет из Библии к нам Слово,
Что всю нашу жизнь перевернет.

Мы прошлое свое уничтожаем.
Оно сгорает, как леса в стране…
И все мы погорельцы в том пожаре.
И с пепелищем вновь наедине.

А может быть, так выглядит прогресс?
Но я его бездумность не приемлю.
Неужто мы сожгли бесценный лес
Лишь для того, чтобы удобрить землю?!

Один бывалый клеветник
Решил себе поставить
Из всех обруганных им книг
Надежный пьедесталик.

Он так старался, хлопотал…

Став сам себе дороже,
Воздвиг высокий пьедестал,
Но влезть туда не может.

В страшные годы прошлой войны
Школа была для нас отчим домом.
Вечно голодные пацаны,
Жили мы горько меж детством
И долгом.

И только когда Победа пришла,
Жизнь довоенная к нам вернулась.
Но слишком взрослыми нас нашла
На войну запоздавшая юность.

Коллега болен самомнением.
Он хроник…
Трудно излечим.
Когда располагает временем, —
Своим, чужим, – не важно чьим, —
Он говорит, а мы молчим.

А если что-то вдруг напишет,
В восторге он от писанин.
Глядит на рукопись, не дышит:
«Ай, Тушкин, ай, да сукин сын…»

Полно в киосках зарубежных дисков,
А юный бард в Европу заспешил,
Чтоб нашу Русь представить по-английски…
Как будто бы родной язык не мил.

Обидно мне и горько за Россию.
За русский стиль и за родную речь.
Уж если мы смогли войну осилить,
То свой престиж сумеем уберечь.

Бывает, что мы речи произносим
У гроба по написанной шпаргалке.
О, если б мертвый видел,
Как мы жалки,
Когда в кармане скорбь свою приносим.

И так же радость делим иногда,
Не отрывая взгляда от страницы…
Еще бы научиться нам стыдиться.
Да жаль, что нет шпаргалки для стыда.