Даниил Андреев - Стихотворения и поэмы

Испей её! И сразу же
Туман многовековый
Из влаги родниковой
В глубь сердца перейдёт
Поверьями, миражами,
Легендами пустыни
И грезами, что ныне
Едва хранит народ.

Он тек тысячелетьями
Бесшумно и незримо
По тёмным жилам Крыма,
У старых гор в груди…
Испей его. Ответь ему
Молчаньем и доверьем
Его седым преддверьем
В дух этих стран войди!

Сольются в мощном образе
Ладьи, дворцы, литавры,
Прохлада хижин, лавры
В полдневных городах,
В Отузах, Ялте, Форосе
Сады, как кущи рая,
И с крыш Бахчисарая
Протяжный стих: «Аллах!»

И жизни ритм властительный,
Державный и широкий
Почуешь ты в потоке
Мимолетящих дней,
Вот в этом утомительном
Подъёме в город знойный
И в горечи спокойной
Кладбищенских камней;

В дрожащей сини воздуха
Над будничным базаром,
Где некогда хазарам
Послушен город был,
И в шумном доме отдыха,
Где мчится мяч летучий,
Где жизни пульс кипучий
Не стынет, и не стыл.

Мы возвращались с диких нагорий,
И путь лежал вдоль самой воды;
Безгрозным бризом дышало море,
Лаская и сглаживая наши следы.

А бриз был праздничным, вечно юным,
Как будто с лугов Олимпийских нёс
Он радость богов для всей подлунной,
Для сердоликов, людей, мимоз.

Уже вечерело, и дом был близок —
Наш старый дом на милом холме:
Мы знали: он будет, как добрый призрак,
Белеть навстречу в горячей тьме.

Мы знали: там, на веранде зыбкой,
Увидим мы бедные руки той,
Кто всё это лето нам светит улыбкой,
Старческой мягкостью и добротой.

И будет пленительно сочетанье
У доброй феи любовных дней
Шутливой речи, глаз грустной лани,
И строгого лба старинных камей.

А после, в саду, сквозь ветки ореха
Тропических звёзд заблестит река,
И ночь обнимет нас смутным эхом
Прибоя у дальних скал Алчака…

Мы шли – и никто во всём мирозданье
Не властен был радость мою превозмочь,
Спокойную радость, простое знанье,
Что ты – со мной, и что будет ночь.

Свеча догорает. Я знаю.
Над нами – бездонное море…
Какая дремучая тишь!..

Усни: к несравненному раю
Свела ты старинное горе
Души моей терпкой… Ты спишь?

А в горном собратстве на страже
Луной Тарахташ серебрится;
И в лунную кроясь фату,

Над сонмом склонившихся кряжей
Созвездья стоят, как божница, —
Торжественный зов в высоту.

О нет, высота не сурова, —
Там молятся о человеке…
Ты дремлешь? ты слышишь меня?

– Не вздох, не ответ: полуслово…
Рука недвижима; лишь веки
Раскрылись, дремоту гоня.

Всё глубже, – как в омуты; словно
В колодцы и шахты вселенной…
Как сладок и жгуч этот страх!

Да канет же сердце безмолвно
В ущерб глубины довременной,
В ещё не рожденных мирах.

Природа с такими очами
Зачатье у райского древа
От духа высот приняла…

Дитя моё! девочка в храме
С глазами праматери Евы,
Ещё не постигшими зла!

Свеча догорела. Над Крымом
Юпитер плывёт лучезарно,
Наполненный белым огнём…

Да будет же Девой хранимым
Твой сон на рассвете янтарном
Для радости будущим днём.

Я любил эти детские губы,
Яркость речи и мягкость лица:
С непонятною нежностью любят
Так березу в саду у отца.

Её легкая мудрость учила
Мою тёмную, тяжкую кровь,
Ибо если вся жизнь есть точило,
То вино – это только любовь.

Лишь порой этот ласковый говор
Отходил, замерев как волна,
Обнажая для солнца другого
Скорбный камень пустынного дна.

Сквозь беседы веранд многолюдных
Вспоминал я заброшенный путь
К ледникам, незабвенным и скудным,
Где от снежных ветров – не вздохнуть,

Где встречал я на узкой дороге
Белый призрак себя самого,
Небывало бесстрастный и строгий,
Прокаливший до тла естество…

И над срывами чистого фирна,
В негасимых лучах, в вышине,
Белый конус святыни всемирной
Проплывал в ослепительном сне.

Его холод ознобом и жаром
Сотрясал, как ударом, мой дух,
Говоря, что к духовным Стожарам
Узкий путь не назначен для двух.

И тогда, в молчаливом терпенье,
Ничего не узнав, не поняв,
Подходила она – утвержденье
Вековых человеческих прав.

И так сумрачно было, так странно
Слушать голос, родной как сестра,
Звавший вновь осушать невозбранно
Кубок радостной тьмы до утра.

О, не всё ль равно, что дума строгая
В тишине, подобно скрипачу,
Тайным зовом струны духа трогала
В эти дни, отверзтые лучу;
Заглушала еле внятной жалобой
Южных волн звенящую парчу…
Этой песнью, что как стон звучала бы,
Золотых стихов не омрачу.

Но грустней, грустней за листопадами
Солнце меркло в поздней синеве…
Гном-ноябрь меж грузными громадами
Оборотнем шмыгал по Москве.
Оседала изморозь бездомная
В побуревших скверах на траве,
И в крови заныла горечь тёмная,
Как вино в похмельной голове.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

В страшный год, когда сбирает родина
Плод кровавый с поля битв, когда
Шагом бранным входят дети Одина
В наши сёла, в наши города —
Чище память, сердце молчаливее,
Старых распрь не отыскать следа,
И былое предстаёт счастливее,
Целокупней, строже, чем тогда.

Сохраню ль до смертных лет, до старости,
До моей предсмертной тишины
Грустный пламень нежной благодарности,
Неизбежной боли и вины?
Ведь не в доме, не в уютном тереме,
Не в садах изнеженной весны —
В непроглядных вьюгах ты затеряна,
В шквалах гроз и бурь моей страны.

Лишь не гаснут, лёгкие, как вестницы,
Сны о дальнем имени твоём,
Будто вижу с плит высокой лестницы
Тихий-тихий, светлый водоём.
Будто снова – в вечера хрустальные
Мы проходим медленно вдвоём
И опять, как в дни первоначальные,
Золотую радость жизни пьём.

Есть правда жестокая в подвиге ратном,
Но солнце любило наш мирный удел…
О солнце, о юности, о невозвратном
Окончена песня, и день догорел.

Вставай, моё терпкое, вещее горе,
Судьбу с миллионами судеб свяжи,
Веди с озарённых, прекрасных нагорий
Во мрак, на убийственные рубежи.

Уже не сомкнётся бесшумная хвоя,
Листва не коснётся ресниц на весу, —
Бездумно, как юные Дафнис и Хлоя,
Уже не уснём мы в блаженном лесу.