Владимир Высоцкий - Охота на волков

Свои обиды каждый человек —
Проходит время – и забывает.
А моя печаль – как вечный снег:
Не тает, не тает.
Не тает она и летом
В полуденный зной, —
И знаю я: печаль-тоску мне эту
Век носить с собой.
1966

ОНА БЫЛА В ПАРИЖЕ
Наверно, я погиб: глаза закрою – вижу.
Наверно, я погиб: робею, а потом —
Куда мне до нее – она была в Париже,
И я вчера узнал – не только в ём одном!
Какие песни пел я ей про Север дальний! —
Я думал: вот чуть-чуть – и будем мы на ты, —
Но я напрасно пел о полосе нейтральной —
Ей глубоко плевать, какие там цветы.
Я спел тогда еще – я думал, это ближе —
«Про счетчик», «Про того, кто раньше с нею был»…
Но что́ ей до меня – она была в Париже, —
Ей сам Марсель Марсо чевой-то говорил!
Я бросил свой завод – хоть, в общем, был не вправе, —
Засел за словари на совесть и на страх…
Но что ей от того – она уже в Варшаве, —
Мы снова говорим на разных языках…
Приедет – я скажу по-польски: «Про́шу, пани,
Прими таким как есть, не буду больше петь…»
Но что́ ей до меня – она уже в Иране, —
Я понял: мне за ней, конечно, не успеть!
Она сегодня здесь, а завтра будет в О́сле, —
Да, я попал впросак, да, я попал в беду!..
Кто раньше с нею был, и тот, кто будет после, —
Пусть пробуют они – я лучше пережду!
1966

О ВКУСАХ НЕ СПОРЯТ
О вкусах не спорят: есть тысяча мнений —
Я этот закон на себе испытал, —
Ведь даже Эйнштейн, физический гений,
Весьма относительно всё понимал.
Оделся по моде, как требует век, —
Вы скажете сами:
«Да это же просто другой человек!»
А я – тот же самый.
Вот уж действительно
Всё относительно, —
Всё-всё, всё.
Набедренный пояс из шкуры пантеры, —
О да, неприлично, согласен, ей-ей,
Но так одевались все до нашей эры,
А до нашей эры – им было видней.
Оделся по моде как в каменный век —
Вы скажете сами:
«Да это же просто другой человек!»
А я – тот же самый.
Вот уж действительно
Всё относительно, —
Всё-всё, всё.
Оденусь как рыцарь я после турнира —
Знакомые вряд ли узнают меня, —
И крикну, как Ричард я в драме Шекспира:
«Коня мне! Полцарства даю за коня!»
Но вот усмехнется и скажет сквозь смех
Ценитель упрямый:
«Да это же просто другой человек!»
А я – тот же самый.
Вот уж действительно
Всё относительно, —
Всё-всё, всё.
Вот трость, канотье – я из нэпа, – похоже?
Не надо оваций – к чему лишний шум?
Ах, в этом костюме узнали, – ну что же,
Тогда я одену последний костюм.
Долой канотье, вместо тросточки – стек, —
И шепчутся дамы:
«Да это же просто другой человек!»
А я – тот же самый.
Будьте же бдительны:
Всё относительно, —
Всё-всё, всё!
1966

ГОЛОЛЕД
Гололед на Земле, гололед —
Целый год напролет гололед.
Будто нет ни весны, ни лета —
В саван белый одета планета —
Люди, падая, бьются об лед.
Гололед на Земле, гололед —
Целый год напролет гололед.
Гололед, гололед, гололед —
Целый год напролет, целый год.
Даже если всю Землю – в облет,
Не касаясь планеты ногами, —
Не один, так другой упадет
На поверхность, а там – гололед! —
И затопчут его сапогами.
Гололед на Земле, гололед —
Целый год напролет гололед.
Гололед, гололед, гололед —
Целый год напролет, целый год.
Только – лед, словно зеркало, лед,
Но на детский каток не похоже, —
Может – зверь не упавши пройдет…
Гололед! – и двуногий встает
На четыре конечности тоже.
Гололед на Земле, гололед —
Целый год напролет гололед.
Гололед, гололед, гололед —
Целый год напролет, целый год.
1966, ред. <1973>

Корабли постоят – и ложатся на курс, —
Но они возвращаются сквозь непогоды…
Не пройдет и полгода – и я появлюсь, —
Чтобы снова уйти на полгода.
Возвращаются все – кроме лучших друзей,
Кроме самых любимых и преданных женщин.
Возвращаются все – кроме тех, кто нужней, —
Я не верю судьбе, а себе – еще меньше.
Но мне хочется верить, что это не так,
Что сжигать корабли скоро выйдет из моды.
Я, конечно, вернусь – весь в друзьях и в делах —
Я, конечно, спою – не пройдет и полгода.
Я, конечно, вернусь – весь в друзьях и в мечтах, —
Я, конечно, спою – не пройдет и полгода.
Зима 1966/67

Вот – главный вход, но только вот
Упрашивать – я лучше сдохну, —
Вхожу я через черный ход,
А выходить стараюсь в окна.
Не вгоняю я в гроб никого,
Но вчера меня, тепленького —
Хоть бываю и хуже я сам, —
Оскорбили до ужаса.
И, плюнув в пьяное мурло
И обвязав лицо портьерой,
Я вышел прямо сквозь стекло —
В объятья к милиционеру.
И меня – окровавленного,
Всенародно прославленного,
Прям как был я – в амбиции
Довели до милиции.
И, кулаками покарав
И попинав меня ногами,
Мне присудили крупный штраф —
За то, что я нахулиганил.
А потом – перевязанному,
Несправедливо наказанному —
Сердобольные мальчики
Дали спать на диванчике.
Проснулся я – еще темно, —
Успел поспать и отдохнуть я, —
Встаю и, как всегда, – в окно,
Но на окне – стальные прутья!
И меня – патентованного,
Ко всему подготовленного, —
Эти прутья печальные
Ввергли в бездну отчаянья.
А рано утром – верь не верь —
Я встал, от слабости шатаясь, —
И вышел в дверь – я вышел в дверь! —
С тех пор в себе я сомневаюсь.
В мире – тишь и безветрие,
Чистота и симметрия, —
На душе моей – тягостно,
И живу я безрадостно.
Зима 1966/67

ПЕСНЯ-СКАЗКА О НЕЧИСТИ
В заповедных и дремучих
страшных Муромских лесах
Всяка нечисть бродит тучей
и в проезжих сеет страх:
Воет воем, что твои упокойники,
Если есть там соловьи – то разбойники.
Страшно, аж жуть!
В заколдованных болотах
там кикиморы живут, —
Защекочут до икоты
и на дно уволокут.
Будь ты пеший, будь ты конный —
заграбастают,
А уж лешие – так по́ лесу и шастают.
Страшно, аж жуть!
А мужик, купец и воин —
попадал в дремучий лес, —
Кто зачем: кто с перепою,
а кто сдуру в чащу лез.
По причине попадали, без причины ли, —
Только всех их и видали – словно сгинули.
Страшно, аж жуть!
Из заморского из лесу,
где и вовсе сущий ад,
Где такие злые бесы —
чуть друг друга не едят, —
Чтоб творить им совместное зло потом,
Поделиться приехали опытом.
Страшно, аж жуть!
Соловей-разбойник главный
им устроил буйный пир,
А от их был Змей трехглавый
и слуга его – Вампир, —
Пили зелье в черепах, ели бульники,
Танцевали на гробах, богохульники!
Страшно, аж жуть!
Змей Горыныч взмыл на древо,
ну – раскачивать его:
«Выводи, Разбойник, девок, —
пусть покажут кой-чего!
Пусть нам лешие попляшут, попоют!
А не то я, матерь вашу, всех сгною!»
Страшно, аж жуть!
Все взревели, как медведи:
«Натерпелись – сколько лет!
Ведьмы мы али не ведьмы,
патриотки али нет?!
На́лил бельма, ишь ты, клещ, – отоварился!
А еще на наших женщин позарился!..»
Страшно, аж жуть!
Соловей-разбойник тоже
был не только лыком шит, —
Гикнул, свистнул, крикнул: «Рожа,
ты, заморский паразит!
Убирайся без бою, уматывай
И Вампира с собою прихватывай!»
Страшно, аж жуть!
…А теперь седые люди
помнят прежние дела:
Билась нечисть грудью в груди
и друг друга извела, —
Прекратилося навек безобразие —
Ходит в лес человек безбоязненно.
И не страшно ничуть!
Зима 1966/67