Вадим Степанцов - Орден куртуазных маньеристов (Сборник)

Все радости житейские твои
Талант нашептыванием отравит,
Упорным понуканием к трудам;
Тебя лишит достатка и семьи,
Зато всем дурням щедро предоставит
Припасть к тобою собранным плодам.

Хорошо заиметь мецената,
Чтоб в гостях у него выпивать
И с размеренностью автомата
Улыбаться ему и кивать.

Вдруг окажется: тоже когда-то
Он пытался бумагу марать;
Ободренный поддержкой собрата,
Он заветную вынет тетрадь.

Должен я реагировать пылко –
Сопоставив буржуя с Рубцовым,
Похвалами его поразить,
А потом вдруг со скатерти вилку
Подхватить и с неистовым ревом
Благодетелю в горло вонзить.

Трудно ехать в вагоне с такими людьми,
Что от вечной немытости мерзко смердят,
Трудно ехать с храпящими, трудно с детьми,
Трудно с теми, которые шумно едят.

Трудно с теми, которые пьют и галдят,
А потом как попало ложатся костьми.
Так порою все нервы тебе натрудят,
Что отделал бы всех без разбору плетьми.

Но нельзя озлобление в сердце впускать –
К сожалению, нам выбирать не дано,
С кем разделим судьбой предначертанный путь.
Постарайся смешное во всем отыскать –
Всё не то чтобы скверно, а просто смешно,
Как и сам ты смешон, если трезво взглянуть.

Бывает всякое. На глади вод
Топор я видел, весело плывущий.
Я видел: к югу клин коров ревущий
Тянулся, рассекая небосвод.

Я видел сам – ведь я мужчина пьющий –
Как ночью пивом бил водопровод.
Так не склоняйтесь над кофейной гущей,
Чтоб судьбоносный высмотреть развод.

Полна чудес ты, Русская земля,
И не предскажет никакой мудрец,
Какие впредь ты опрокинешь нормы:
К примеру, вдруг исчезнут из Кремля,
Наворовавшись вдоволь наконец,
Все деятели рыночной реформы.

Волюнтаризм ужасен, как дракон,
Но мы срубили голову дракону.
При Брежневе как дышло был закон,
А нынче и воруют по закону.

Не нужно вору отдавать поклон,
Не нужно делать из него икону.
Клейми его на кухне, как Дантон,
Но воровству не составляй препону.

Ведь воры в будущем – наш средний класс,
И не годится, чтоб любой из нас,
Застукав их при совершенье взлома,
Мог запросто им в душу нахаркать.
К молчанию же нам не привыкать,
Наука эта с детства нам знакома.

Не хмурься, критик, не отринь сонета,
Ты вместе с ним отринешь и меня,
И вновь меня лишит тепла и света
Безденежья глухая западня.

Я буду думать, что бездарно спето
Всё, что я пел до нынешнего дня.
Но гонорар взовьется, как ракета,
Рассеяв тьму, сверкая и пьяня.

Не думай, критик, не корысти ради
Пристроить я хочу свои безделки,
А чтоб убить сомнения змею.
Учти: и ты не будешь тут внакладе,
Тебя я приглашу на посиделки
И там с тобой все денежки пропью.

Да, страшно музыка сильна,
Сильней искусства и науки.
Сомнений неотвязных муки
Снимает запросто она.

Всё то, чем голова полна,
Ведет к сомнениям и скуке,
Но потекут с эстрады звуки,
И жизнь становится ясна.

Роняет с древа сатана
Познанья плод в людские руки.
Я напеваю “На-на-на”,
Я раскусил все эти штуки.

Всё то, что ум хотел копить,
Я смог пропеть, а не пропить,
Теперь средь умственных угодий
Толкутся в танце день и ночь,
Друг друга вытесняя прочь,
Обрывки сладостных мелодий.

Имел я тысячи возможностей,
Чтоб стать богатым и скупым,
Но нищета – не плод оплошностей,
Рожденный действием слепым.

К чему на пламя непреложности,
Подобно бабочкам ночным,
Не зная собственной ночтожности,
Лететь и превращаться в дым?

О эти серые создания!
Рябит в глазах от их мелькания,
Но всё ж в душе презренья нет.
Летят из тьмы они – и падают,
Ведь все-таки их тьма не радует,
Ведь все-таки их манит свет.

Взгляни, читатель, на меня:
Меня ты больше не увидишь.
Ты прав: поэзия – фигня,
Не зря ее ты ненавидишь.

Темна поэтов трескотня,
За ней ты ничего не видишь.
Они придумали свой идиш,
Язык нормальный не ценя.

Реальных ценностей держись,
Ведь есть же будничная жизнь,
Еда, квартира, дача, вещи.
А я, чтоб не терзать твой взгляд,
Исчезну, испуская смрад
И в тучах хохоча зловеще.

Печально я гляжу на трупик поросенка
В гастрономической зовущей смуглоте:
Еще вчера он жил, похрюкивая звонко,
Убийство удалось – и вот он на плите.

Убийство удалось, а нынче – расчлененка
И трупоеденье в застольной тесноте.
Хозяин поднял нож с ухмылкою подонка,
И содрогаюсь я в мгновенной тошноте.

Бесспорно, человек – опасное соседство:
Ни материнство он не пощадит, ни детство,
Упитывая плоть дородную свою.
Как небо нам воздаст? И, выпив чарку тминной
За упокой души младенческой невинной,
Я мясо нежное в унынии жую.

В чертополохе и бурьяне,
Где свалки мокнут и гниют,
Пристанище отпетой пьяни,
Ее естественный приют.

Напившись алкогольной дряни,
Пьянчуги всякий раз поют –
Про май, про айсберг в океане,
И слезы искренние льют.

Их примет мир эстрадных песен,
Который до того чудесен,
Что невозможно не икать.
Вино – не прихоть их утробы:
Вино необходимо, чтобы
В мир песен мягко проникать.

Осмысливать протекшей жизни звенья
Без надобности крайней не моги.
Отказывая нам в повиновенье,
Воистину спасают нас мозги.

Разумно ль открывать причины рвенья
И всех поступков наших рычаги?
Для человека эти откровенья
Опаснее, чем худшие враги.

Необходимое самодовольство,
В значительность свою слепая вера
Рассеются однажды – и с тех пор
Останутся тоска и беспокойство,
И личность, словно хищная химера,
Сама себя пожрет за свой позор.

Все думают: “Стихи родятся сами,
Готовыми являясь в голове” –
И резкими своими голосами
Толкуют о покупках и жратве.

И я не управляю словесами,
Внимая сей навязчивой молве,
И восклицаю с горькими слезами:
“Услышь меня, всеслышащий Яхве!

Глупцов, мешающих созданью песен,
Внимающих лишь собственному брюху,
Не вразумляй – не внемлют нам они.
С лица земли сотри их, словно плесень,
И поручи блюсти всю землю духу,
Которому я сызмальства сродни”.