Вадим Степанцов - Орден куртуазных маньеристов (Сборник)

В порядке всё у Анатолия,
Ему не надо перемен,
Тогда как с голоду без соли я
Готов сжевать последний хрен.

Я говорю не про растение,
Собрат-поэт меня поймет.
В стране развал и запустение,
И наша жизнь – отнюдь не мед.

“Дай мне хоть толику награбленного, –
Чубайса с плачем я молю. –
Здоровья своего ослабленного
Без денег я не укреплю.

Ведь ты ограбил всё Отечество,
Но с кем ты делишься, скажи?
Жирует жадное купечество,
А не великие мужи.

Коль над Отчизной измываешься,
То знай хотя бы, для чего,
А то, чего ты добиваешься,
Есть лишь купчишек торжество.

Поэты, милые проказники,
Умолкли, полные тоски,
А скудоумные лабазники
Всё набивают кошельки.

Твое правительство устроило
Простор наживе воровской,
Но разорять страну не стоило
Для цели мизерной такой”.

Хоть я невыносим в быту,
Хоть много пью и нравом злобен,
Но я к раскаянью способен
И в нем спасенье обрету.

Коль снова выход злобе дам
И нанесу бесчестье даме –
Я бью затем поклоны в храме
И по полу катаюсь там.

Рву на себе я волоса
И довожу старух до дрожи,
Когда реву: “Прости, о Боже!” –
Меняя часто голоса.

Струятся слезы из очей,
Рыданья переходят в хохот,
И создаю я страшный грохот,
Валя подставки для свечей.

Господь услышит этот шум
В своем виталище высоком
И глянет милостивым оком,
Недюжинный являя ум.

Ведь он подумает: “Грехов
На этом человеке много,
Но он, однако, мастер слога,
Он создал тысячи стихов.

Я, Бог, терплю одну напасть –
Вокруг лишь серость и ничтожность,
А в этом человеке сложность
Мне импонирует и страсть.

Ишь как его разобрало,
Весь так и крутится, болезный”, –
И спишет мне отец небесный
Грехов несметное число.

О да, я Господу милей
Ничтожеств, жмущихся поодаль –
И сладкая затопит одурь
Меня, как благостный елей.

И я взбрыкну, как вольный конь,
И прочь пойду походкой шаткой,
Юродивого пнув украдкой
И харкнув нищенке в ладонь.

В клубе, скромно зовущемся “Бедные люди”,
Очень редко встречаются бедные люди –
Посещают его только люди с деньгами,
За красивую жизнь голосуя ногами.

Здесь с поэтом обходятся крайне учтиво
И всегда предлагают бесплатное пиво,
А к пивку предлагают бесплатную закусь.
Здесь не скажут поэту – мол, выкуси накось.

Понял я, здесь не раз выступая публично:
Доброта этих скромных людей безгранична,
А когда они к ночи впадают в поддатость,
Доброта превращается в полную святость.

Здесь любые мои исполнялись желанья,
И казалось мне здесь, что незримою дланью
Сам Господь по башке меня гладит бедовой,
Наполняя мне грудь как бы сластью медовой.

И не мог я отделаться от ощущенья,
Что сиянием полнятся все помещенья
И что слышат в ночи проходящие люди
Пенье ангельских сил в клубе “Бедные люди”.

Сказал я старому приятелю,
К нему наведавшись домой:
“Что пишешь ты? “Дневник писателя”?
Пустое дело, милый мой.

Поверь, дружок: твой труд по выходе
Дурная участь будет ждать.
Его начнут по вздорной прихоти
Все недоумки осуждать.

Сплотит читателей порыв один,
Все завопят наперебой:
“Из тех, кто в этой книге выведен,
Никто не схож с самим собой!”

Имел ты к лести все возможности,
Но все ж не захотел польстить.
Ты их не вывел из ничтожности,
А этого нельзя простить.

Все завопят с обидой жгучею,
Что твой “Дневник” – собранье врак
И что в изображенных случаях
Случалось всё совсем не так.

Своею прозой неприкрашенной
Ты никому не удружил
И, откликами ошарашенный,
Ты вроде как бы и не жил.

В литературе нет традиции,
Помимо склонности к вражде.
Как мины, глупые амбиции
В ней понатыканы везде.

Ты вышел без миноискателя
В литературу налегке,
За это “Дневником писателя”
Тебе и врежут по башке”.

Поэтов, пишущих без рифмы,
Я бесконечно презираю,
В быту они нечистоплотны,
В компании же просто волки.

При них ты опасайся деньги
На место видное положить,
А если все-таки положил –
Прощайся с этими деньгами.

С поэтом, пишущим без рифмы,
Опасно оставлять подругу:
Он сразу лезет ей под юбку
И дышит в ухо перегаром.

Он обещает ей путевки,
И премии, и турпоездки,
И складно так, что эта дура
Ему тотчас же отдается.

Поэтов, пишущих без рифмы,
И с лестницы спустить непросто –
Они, пока их тащишь к двери,
Цепляются за все предметы.

Они визжат и матерятся
И собирают всех соседей,
И снизу гулко угрожают
Тебе ужасною расправой.

С поэтом, пишущим без рифмы,
Нет смысла правильно базарить:
Он человеческих базаров
Не понимает абсолютно.

Но всё он быстро понимает,
Коль с ходу бить его по репе,
При всяком случае удобном
Его мудохать чем попало.

Чтоб стал он робким и забитым
И вздрагивал при каждом звуке,
И чтоб с угодливой улыбкой
Твои он слушал изреченья.

Но и тогда ему полезно
На всякий случай дать по репе,
Чтоб вновь стишки писать не вздумал
И место знал свое по жизни.

И будут люди относиться
К тебе с огромным уваженьем –
Ведь из писаки-отморозка
Сумел ты сделать человека.

Когда я гляжу на красоты природы,
Мое равнодушье не знает предела.
Ваял я прекрасное долгие годы,
И вот оно мне наконец надоело.

Черты красоты уловляя повсюду,
Я создал несчетные произведенья,
Теперь же, взирая на всю эту груду,
Постичь не могу своего поведенья.

Вот взять бы кредит, закупить бы бананов,
Продать их в Норильске с гигантским наваром,
И вскорости нищенский быт графоманов
Казался бы мне безобразным кошмаром.

А можно бы в Чуйскую съездить долину,
Наладить в столице торговлю гашишем,
Но главное – бросить навек писанину,
Которая стала занятьем отжившим.

Ты пишешь, читаешь, народ же кивает,
Порой погрустит, а порой похохочет,
Но после концерта тебя забывает
И знать о твоих затрудненьях не хочет.