Вадим Степанцов - Орден куртуазных маньеристов (Сборник)

Однажды Виктор Пеленягрэ,
Известный текстовик эстрадный,
За тексты получил награду
Из рук других текстовиков,
Однако не почил на лаврах –
Над жизнью он своей подумал
И принял вскорости решенье.
Был мудрый план его таков:
Чтоб с исполнителями больше
Ему деньгами не делиться,
Поскольку каждый исполнитель –
Бездарность или деградант,
Решился Виктор Пеленягрэ
С извечной хитростью молдавской
Петь свои тексты самолично –
Он твердо верил в свой талант.
Но он был крученым шурупом
И знал: певцу необходимо,
Как говорится, раскрутиться.
Любой певец – он как шуруп,
Ведь могут лишь большие люди
В его башку отвертку вставить,
Они же ту отвертку вставят,
Коль ты покладист и не скуп.
Давно уж Виктор догадался,
Что деятели поп-культуры
В каком-то смысле тоже люди –
Они ведь не съедят его,
У них ведь нет рогов и бивней,
Они его не забодают,
Коль он по поводу награды
Их пригласит на торжество.
И к Виктору пришло немало
Людей бесхвостых и безрогих,
В одежду были все одеты,
Был каждый тщательно обут.
Все разговаривать умели,
Все кушали ножом и вилкой
И знали всё про телевизор,
Где песни звонкие поют.
Они вели себя культурно
И толковали о насущном,
“Фанера”, “бабки” и “капуста” –
Из уст их слышались слова.
Они охотно ели пищу,
Рогов и бивней не имели,
И Виктор понял: не обидят
Его такие существа.
Он понял: это тоже люди,
И с ними он одной породы,
А гости, расходясь, признали,
Что был хозяин молодцом,
Что пусть он чуть придурковатый,
Зато не жлоб и не бычара,
И что они ему за это
Позволят сделаться певцом.
И думал Виктор, засыпая,
О том, что угостил он славно
Людей бесхвостых и безрогих,
Хоть это был и тяжкий труд,
И те влиятельные люди
В ответ хозяина полюбят,
В свой круг его с почетом примут
И стать певцом ему дадут.

Есть злые люди с низкими страстями,
Они в потемках прячутся от света,
Чтоб палицей, усаженной гвоздями,
Внезапно бить по черепу поэта.
И черепа поэтов шишковаты
Поэтому и очень странной формы,
И вообще поэты странноваты
И не для них все бытовые нормы.
Поэты робки и всего боятся,
Такая уж их горькая судьбина,
Ведь злые люди в сумраке таятся,
И у любого в лапищах дубина.
И если спел поэт не очень сладко,
И если спел он что-то не по теме,
Он тут же озирается украдкой,
Руками в страхе прикрывая темя.
Да, у поэтов нет спокойной жизни,
За всё их бьют, вгоняя в гроб до срока,
А ложь политиков по всей Отчизне,
Как Волга, разливается широко.
Убережет от злого человека
Политиков свирепая охрана,
Но, начиная с каменного века,
Прибить поэта можно невозбранно.
Пора бы мне в политики податься,
Вопить повсюду о народном горе, –
Вокруг меня тогда объединятся
Фанатики с сиянием во взоре.
Вновь будут улица, фонарь, аптека,
Но фанатизмом тлеющие очи
В ночи увидят злого человека,
Он будет пойман и растерзан в клочья.
К окрестным окнам припадут зеваки,
Но скоро смолкнут выкрики и взвизги.
Придут беззвучно кошки и собаки
Слизать с асфальта лужицы и брызги.
А мне с почтеньем принесут дубину,
Подобранную в качестве трофея,
Чтоб демонстрантов грозную лавину
Я возглавлял, размахивая ею.

Есть люди, что не любят шума,
Я тоже к ним принадлежу.
Коль рядом музыка играет,
Мрачнее тучи я сижу.
У современной молодежи
Убогий, дистрофичный ум –
Чтоб он не переутомился,
Ей нужен посторонний шум.
Но мне, кто смолоду мыслитель,
Сумевший многое понять, –
Мне совершенно не пристало
Себя тем шумом оглуплять.
Живущие в магнитофоне
Безумцы, что всегда поют,
Мне мыслить воплями своими
Ни днем, ни ночью не дают.
Вот вырвать бы у молодежи
Из цепких рук магнитофон
И по лбу дать магнитофоном,
Чтоб в щепки разлетелся он,
Чтоб засорили всю округу
Зловредной техники куски,
Все батарейки, микросхемы
И все полупроводники.
И молодежь, готовясь рухнуть,
Проблеет что-то, как коза,
И к переносице сойдутся
Ее безумные глаза.
И перестанет по округе
Звучать вся эта чушь и дичь,
И я в тиши смогу постигнуть
Всё то, что нелегко постичь.

Сегодня отмечают живо
Любую чушь и дребедень:
День кваса, пятидневку пива
Или мороженого день.
И лишь поэзия, похоже,
Теперь не повод к торжеству,
И я кричу: “Воззри, о Боже,
На нечестивую Москву!
Воззри, Господь, на этих дурней,
Привыкших кланяться жратве!
Мы их не сделаем культурней
И разум не вернем Москве.
Помимо собственной утробы
Они не внемлют ничему –
Им лишь бы снять бесплатно пробы,
Набить подачками суму.
Молю тебя, великий Боже,
Пусть трансформируется весь
Бесплатный харч, что ими пожран,
В смертоубийственную смесь.
Смешай мороженое с пивом
И так отполируй кваском,
Чтоб мерзким чавкающим взрывом
Всё осквернилося кругом.
Чтоб залепились смрадной слизью
Глаза свинцовые зевак,
И к размышлениям над жизнью
Тем самым будет подан знак.
Стирая с глупых морд ошметки,
Тогда двуногие поймут,
Что не спасут жратва и шмотки,
Когда гремит Господень суд.

В Китае жил Дэн Сяопин,
Три жизни прожил он, считай,
Поскольку был он важный чин
И пил лишь водку “Маотай”.
Другие пили самогон,
Ведь был их заработок мал,
И ежедневно миллион
От отравленья помирал.
И тут же миллионов пять
На смену им рождалось вновь,
Чтоб неуклонно проявлять
К стране и партии любовь.
Был невелик доход того,
Кем не заслужен важный чин,
Ведь думу думал за него
В Пекине вождь Дэн Сяопин.
А чтобы вождь сумел понять,
Как сможет расцвести Китай,
Он должен чаще отдыхать
И пить под вечер “Маотай”.
Порой проблема так остра,
Что весь сознательный Китай
Поймет вождя, коль он с утра
Уже налег на “Маотай”.
А впрочем, понимать вождей –
Не дело нашего ума.
Они для нас, простых людей,
Духовность высшая сама.
Но знал китайский гражданин:
Трудись – и вызовет в Пекин
Тебя сам вождь Дэн Сяопин
И, как уж ты ни возражай,
Он скажет сам тебе: “Чин-чин”,
Разлив по рюмкам “Маотай”.

Я не умею примирять
То, что не знает примиренья:
Хочу писать стихотворенья,
Хочу деньгами козырять.
Я не умею отвечать
Своим желаньям несовместным:
Хочу быть искренним и честным
И много денег получать.
Мне разрешить не по плечу
Противоречие такое:
Хочу свободы и покоя
И много денег я хочу.
Пускай наступит светлый век,
Чтоб в упоительное братство
Вступило с творчеством богатство
И сбросил цепи человек.
В том веке в ресторан “Шеш-Беш”
Смогу я привести профуру
И заграничную купюру
Швейцару прилепить на плешь.