Вадим Степанцов - Орден куртуазных маньеристов (Сборник)

Она меня поставит в вазу,
и через день увяну я,
зато не будет знать отказа
любовь гонимая твоя".

Шут поднял взор - и отразились
его глаза в её глазах,
и будто молнии скрестились,
и с чьих-то уст слетело "ах"!...

Принцессе утром доложили,
что мёртв её любимый шут.
Все дамы окна окружили:
"Шута везут! Шута везут!"

Под окнами принцессы Грёзы
тележка с мёртвым пронеслась,
сжимал он стебель чудо-розы
и кровь меж пальцев запеклась.

"Как странно, - думала принцесса. -
Он никогда не рвал цветов,
хотя и слыл большим повесой
и ферлакуром средь шутов".

Одних привлекает доступность,
других неприступность влечёт,
а третьим важна совокупность
души и телесных красот.

Мне все без разбору девчата
девчоностью сочной милы,
пока они не превратятся
в подобие бензопилы.

Поэтому лучше, конечно,
девиц не водить под венец,
любовию тешиться грешной
и пенки снимать с их сердец.

Однажды я крепко влюбился
и даже жениться хотел,
хотя и активно клубился
среди восхитительных тел.

Скворчали-вертелись девчонки,
как курочки на вертелах.
Но жалкие были душонки
во всех этих дивных телах.

Когда же явилась Любава,
я враз про девчонок забыл,
я с нею за чашкой какао
счастливей счастливого был.

Краса, восхитительный голос,
за сердце хватающий взор,
коса налитая, как колос,
степенный, смешной разговор.

А после, ночною порою,
уста приникали к устам.
Я звал тебя милой сестрою,
прильнув к потаённым местам.

Дразнил и щипал твои нервы
придуманный мною инцест,
и вой расчленяемой стервы
будил весь мой тихий подъезд.

Любава! Как весело было,
как было с тобой мне светло!
Но в жизнь нашу мерзкое рыло
явило Вселенское Зло!

Пришел твой угрюмый папаша,
перо и бумагу достал
и тут же семейную кашу
проворно заваривать стал.

С лицом вожака-комсомольца
проследовал в мой кабинет
и требовал денег на кольца,
на мебель, тряпьё и банкет.

Потом заявилась мамаша,
несла про тебя мне пургу
и смачно курила, задравши
одну на другую ногу.

Грузила и сопли возила
по поводу звёзд и планет -
и все предо мною поплыло:
мамаша, окно, кабинет...

Когда ж я маленько очнулся,
смотрю, мама дышит рот в рот,
ремень на штанах расстегнулся
и трётся живот о живот.

И бесы, как угли в печурке,
запрыгали по животам,
и взвыла не хуже дочурки
заботливейшая из мам...

Обрушился взрыв наслажденья
угарной удушливой мглой.
Отхлынуло прочь наважденье,
и встал я веселый и злой

и молвил: "В родню набиваться
ты, матушка, мне погоди,
а лучше изволь постараться,
красавицу дочь мне роди.

А лет этак через пятнадцать
с Любавой и с ней приходи,
чтоб всею семьёй кувыркаться
на этой могучей груди!"

Когда беспечная Аврора
зарю включила на востоке,
в сопровождении Егора
я пел в стрип-баре караоке.

Вдруг ветерком морским пахнуло
у входа в засранное зало,
блестя боками, как акула,
у входа дамочка стояла.

Егор, мой гид-телохранитель,
толкнул меня в брюшное сало:
"Вглядись скорей, столичный житель,
в лицо девятого канала!"

И я сказал: "Хочу трофея!
Добьюсь, во что бы то ни стало!
Моею будет телефея,
лицо девятого канала".

И как поклялся я в угаре,
так вскорости оно и стало.
До полудня мы пили в баре
с лицом девятого канала.

А после в замке над обрывом
от ласк безумных хохотало,
облитое вином и пивом,
лицо девятого канала,

оно везде меня лизало
и спинку дивно выгибало,
оно скулило и стонало,
лицо девятого канала.

Как обезумевший хапуга
с таможенного терминала,
трясло мошну трудяги-друга
лицо девятого канала.

Оно, схватив меня за бёдра,
дружка в себя до дна вогнало -
и рвоты выплеснулись вёдра
в лицо девятого канала.

И тут я в ужасе отметил,
как сморщилось и клёклым стало
в пылающем закатном свете
лицо девятого канала.

На месте бывшей телефеи
чешуйчатая тварь лежала,
вместо волос клубились змеи,
она пронзительно визжала.

Я подскочил и обосрался -
и тварь в меня вонзила жало...
Вот так я мощно повалялся
с лицом девятого канала.

Друзья, не надо в телеящик
любовно утыкать хлебало,
полно ведь девок настоящих,
а не личин с телеканалов.

Так не дрочите ж на экраны
в потоках телекарнавала,
не то вас поздно или рано
сожрёт лицо с телеканала.

В одном кабаке пропивал я с Добрыниным
от коптевских урок большую субсидию
и, в женский гальюн забежав с напружиненным,
наткнулся на дивную девушку Лидию.

Я в миг позабыл, для чего я бежал сюда,
я дверью ошибся, но чудо увидел я,
а барышня дернула ствол мой безжалостно
и молвила: «Будем знакомы, я Лидия», --

и встав с унитаза, юбчонку одернула
и снова ручонкой пожала приятеля.
Читатель ждет рифмы «одернула—пернула»,
но я не пишу для такого читателя.

И цифры ее телефона мобильного
на коже ствола своего вдруг увидел я,
журчаньем струи упивался умильно я
и думал: «Какая ты славная, Лидия».

Когда я вернулся к Андрею Добрынину,
Добрынин вздыхал: «Посмотри, что за гурия!» --
Ее я увидел, красивую, длинную,
а рядом сидели два хама нахмуренных.

Я вякнул: -- Андрюха, хоть телка с ковбоями,
на этих хмырей все равно не в обиде я.
Она будет трахаться с нами обоими.
-- Ты врешь, негодяй!..А как звать ее? – Лидия.

Наивный Добрынин от водки расслабился,
пришлепнул на нос себе крупную мидию,
потом, как акула, приятно осклабился
и взглядом трески стал заманивать Лидию.

По счастью, подсели к нам две массажисточки,
просили вина и пытались понравиться,
когда б не они – нам бы репу начистили
за то, как Андрюха смотрел на красавицу.

В процессе общенья с прекрасными дамами
я стер ее номера цифирки милые.
Исполненный мыслями черными самыми,
со злобой в канаву закинул мобилу я

и думал, по улицам мусорным топая:
«Какого рожна тут ловил я хламидии,
целуясь с какой-то продажною жопою?
Как жить мне теперь без мечты и без Лидии?»