Вадим Степанцов - Орден куртуазных маньеристов (Сборник)

Чтобы Путин с Пугачёвой тоже были в этом шоу,
чтобы их толкнул друг к другу из говна внезапный дождь,
чтоб потом пришли ребята хуеплёта Баркашова,
привели с собой Кобзона и сказали: вот наш вождь!

А потом, блядь, мудрый Сталин, влитый в пурпурную тогу,
пусть внесёт свое рябое и усатое ебло,
и в руке пусть вместо трубки держит он Шамиля ногу:
"Вот тебе, орел чеченский, я нашёл твое крыло!"

И шеф-повар Макаревич, поварёнок Шендерович
и крупье, блядь, Якубович пусть напитков принесут,
пусть жопелью на рояле гимн хуячит Ростропович:
"Славься, сука, бля, Россия! Гряньте, бляди, бля, салют!"

Вскочит Путин со скамейки, отпихнёт, бля, Пугачёву,
ебанёт из глаз разрядом: "Кто, бля, автор, чьи слова?
Михалкова, Преснякова? Шевчука, Гребенщикова?" -
"Нет! Вадима Степанцова!" - пронесётся вдруг молва,

И из строя, блядь, поэтов, тушку вытолкнут скорее -
вот он, наш Вадим Гандоныч, куртуазный маньерист!
И обрадуется Путин, что не чурки и евреи
написали гимн российский, а нормальный, бля, фашист.

И начнут ебать всухую сочинителей и бардов,
Резника и Михалкова, Шевчука и Шахрина,
и Земфиру с Мумий Троллем, и Жечкова с Пеленягрэ,
а особо тех уёбков, что писали для "На-На".

"Что ж вы, суки, пидорасы, нерадивые козлины,
не могли хуйню такую, гимн российский навалять?
Пусть ебут вас все грузины, абазины и лезгины,
а придурку Степанцову сто рублей, ебёна мать!"

И подскочит Березовский с акциями "Логоваза",
попытается Вадюхе вместо денег их впихнуть,
но Вадюха олигарху навернёт в еблище сразу:
"Врёте, гнойные мутанты! Нас теперь не обмануть!"

Искусство составления букетов
считается постыдным и нелепым:
не русское, мол, не мужское это,
быть русич должен хмурым и свирепым.

Поигрывать он должен мышцей бранной
и молодух сурово мять по пашням,
оставив все кунштюки с икебаной
народам мелким, смирным и домашним.

Но отчего же мне в начале мая
так хочется попрыгать по полянке,
фиалки по лощинкам собирая,
с пеньков сшибая скользкие поганки?

И, наблюдая ландышей рожденье
и примул торопливых увяданье,
как институтка, млеть от наслажденья
и ждать чего-то, затаив дыханье...

Я – праздник города и мира,
я лучший в этом мире скальд,
моя титановая лира
распашет клумбами асфальт,

единорогами и праной
она наполнит города,
и зарезвятся в каждой ванной
наяд блудливые стада,

из ваших тампаксов и ваты
гнездо амурчики совьют,
а ваши лары и пенаты
вам в сумки денег насуют.

Но если сердце ваше глухо
к моим безбашенным стихам,
и в трубочку свернулось ухо,
а губы говорят: ты хам –

ты хам, а Евтушенко котик! –
тогда я лишь вздохну: увы!
Я бог, и вы меня распните,
в сердцах меня распнете вы.

Я бог не пафосный, веселый,
не Байрон, не Дементьев я,
как Уленшпигель жопой голой
могу я вас смешить, друзья,

могу быть Принцем Парадоксом,
низать остроты, словно Уайльд,
могу быть мопсом и Хеопсом,
я, лучший в этом мире скальд.

Протей, и Момус, и Осирис –
все это я в одном лице.
Откуда же такой я вылез?
Оттуда же, откуда все!

А ты, мой оппонент угрюмый,
тебя не аист ли принес?
Ну, посиди, давай, подумай,
где были Будда и Христос,

где были Чингисхан и Сталин,
все люди мира были где,
пока на свет их не достали?
Конечно! Правильно! ........

По утрам, целуясь с солнышком,
небеса крылами меряя,
я парю орлом-воробушком
над тобой, моя Империя.

Озирая территорию,
кувыркаюсь в атмосфере я.
Я люблю твою историю,
я люблю тебя, Империя.

Воевали нам колонии
Ермаки, А.П.Ермоловы,
в Адыгее и Полонии
нерусям рубили головы.

Завелись поля не куцые
у великой русской нации,
но случилась революция -
и пошла ассимиляция.

Побраталась Русь с ордынцами,
получилась Эсэсэрия.
Я люблю тебя, Империя.
Я люблю тебя, Империя.

Судьбы нас сплотили общие,
слитным хором петь заставили,
пели мы, а руки отчие
били нас и раком ставили.

Были радостные звери мы -
стали скользкие рептилии.
Я люблю тебя, Империя,
царство грязи и насилия.

Расфуфыренная, гадкая,
видишь, как младенец хнычу я,
глядя на твое закатное,
обреченное величие.

Вот придёт японец с роботом,
немец прибежит с компьютером,
выжрут шнапс - и с диким гоготом
по кусочкам разберут тебя.

И тогда к чертям собачьим я
разгрызу себе артерии
и полягу сдутым мячиком
на развалинах Империи.

Чушь! К чертям! Прости мне, Родина,
всплеск минутного неверия.
Я люблю тебя, Империя!
Я люблю тебя. Империя!

На грязюках на болотистых,
где одни лягушки квакали,
всходят пурпурные лотосы,
а меж них шныряют цапели.

Где паслись утята гадкие,
нынче бьют крылами лебеди.
Стали девки наши сладкие
со спины, с боков и спереди.

Проходя-бредя столицею,
я нет-нет - и дерну за косу
то киргизку круглолицую,
то грузинку круглозадую.

И не важно, что по-прежнему
не везёт девчонкам с мордами,
зато души стали нежными,
зато груди стали твёрдыми.

В юных бошках мысли роются,
молодёжь прилежно учится.
Мы построим, что построится,
мы получим, что получится.

А получится, уверен я,
развесёлая мистерия.
Я люблю тебя, Империя.
Я люблю тебя, Империя.

Тот, кто с генитальным имплантантом
по земле идет, собой гордясь,
будь он хоть дистрофом, хоть Атлантом,
с женщиной шутя вступает в связь.

Не боится он, что не восстанет
в нужный миг задумчивый гордец
и что от работы он не устанет
на второй минуте молодец.

Не боится он, что от виагры
кровь из носа хлынет даме в глаз,
что, как от поэта Пеленягрэ,
убежит супруга на Кавказ.

Он не человек уже, а киборг,
даму в смерть он может удолбить.
Будь я дамой и имей я выбор,
я не стал бы киборгов любить.

Нет в таком долбилове интриги,
нету в этом счастья, пацаны,
нежности волшебнейшие миги
нам в минуты слабости даны.

Женщина на сморщенный твой хобот
поглядит и скажет: «Жалкота!», --
а потом начнет губами трогать,
и не выпускает изо рта.