Вадим Степанцов - Орден куртуазных маньеристов (Сборник)

Киборг не тот, у кого вместо мозга
платы, процессоры, прочая муть,
киборг не тот, чьё хлебло, как присоска
может из глаза твой мозг отсоснуть,

киборг не тот, у кого вместо крови
лимфа зелёная в трубках течёт
и у кого вместо жезла любови
ключ разводной, это вовсе не тот!

Это упитанный, розовощёкий,
знающий толк в этой жизни самец,
или же любящий петь караоке
стройный ухоженный бойкий бабец.

Киборг-мужчина бифштексом кровавым
любит утробу свою усладить
и киборгессу движеньем корявым
на надколенный шатун посадить,

любит потискать торчащие грудки -
из силикона они или нет? -
и, прислонив их к расплывшейся будке,
даму в отдельный увлечь кабинет.

И кибер-дамы, набивши утробы,
любят шарнирами в койке скрипеть,
но перед этим им хочется, чтобы
слово любви мог им киборг пропеть,

мол, ты прекрасна, и глазки, и шейка -
всё в тебе радует сердце моё,
ну-ка, снимай-ка штанишки скорей-ка,
если принцесса ты, а не жлобьё.

Если же киборг не в меру задумчив,
слов мало знает, молчит, словно крот,
дамочка "Русское радио" включит,
радио ей о любви пропоёт.

В общем, всех киборгов неудержимо
тянет срывать удовольствий цветы.
Если ты жаждешь такого режима -
значит, ты наш, значит, киборг и ты.

Город пышный, город бедный,
Тула, родина моя!
Ты была портняжкой бледной,
был хлыщом румяным я.

У меня в хозяйстве были
граммофон и рысаки,
на своем автомобиле
ездил я на пикники.

У тебя же за душою
лишь напёрсток да игла,
робкой, тихой сиротою,
белошвейкой ты была.

Все случилось как случилось,
по бульвару я гулял
и твою портняжью милость
на прогулке повстречал.

Поздоровавшись учтиво,
предложил я тет-а-тет.
Ты потупилась стыдливо
и шепнула тихо: "Нет",

Ущипнув тебя за щёчку,
я в глаза твои взглянул
и, назвавши ангелочком,
сторублёвку протянул.

Я спросил: "Согласна, что ли ?"
и, одёрнувши жакет,
по своей и Божьей воле
ты пошла за мною вслед.

В Оружейном переулке,
где стоял мой особняк,
ели мы икру и булки,
пили пиво и коньяк.

"Что ты, барин, щуришь глазки",
заливался граммофон,
наши пламенные ласки
освятил шипеньем он.

В такт движениям хрипела
граммофонная игла.
Ты неплохо знала дело,
ты девицей не была.

Вдруг ты рассмеялась звонко
и сказала: "Он - как я,
у него игла в ручонке,
ну а больше ничего.

Не насилуй граммофона,
ручку дергать не спеши".
Я поставил гвоздь сезона -
"Пупсик, стон моей души".

Расплескал я коньячишку
и смахнул рукой свечу,
и сказал, что как мальчишку
я любить тебя хочу.

"Что ж, - сказала ты, - извольте,
я исполню ваш каприз.
Дайте только мне иголки,
я вам сделаю сюрприз". -

"Милый пупсик, вам охота
за шитьё засесть уже? -
"Что вы, ну его в болото!
Я хочу играть в ежей.

Я утыкаю иглами
пару этих простыней,
завернемся в них мы с вами -
дело будет посмешней".

Ты булавки понемножку
доставала из узла,
и ежиная одёжка
вскоре сделана была.

Вы когда-нибудь видали,
как бывает у ежей?
Все мне пузо разодрали
иглы Манечки моей.

И покуда вновь звучало:
"Пупсик, стон моей души",
как ежиха верещала
эта правнучка Левши.

Хоть через кураж гусарский
пострадала плоть моя,
но, однако же, по-царски
наградил девчонку я.

После в Ясную Поляну
я к Толстому съездил с ней.
Старикан смеялся спьяну
над рассказом про ежей.

Мы ещё играли с Маней
в ёжиков разок-другой,
но исчез затем в тумане
образ Тулы дорогой.

В нетях северной столицы
стала жизнь моя иной,
там матроны и девицы
стаей бегали за мной,

млея от намёков дерзких,
от того, что я поэт
и что в игрищах Цитерских
равных в Питере мне нет.

Слух пронесся как ракета
про лихого туляка,
что такого, мол, эстета
больше нет наверняка.

Знаменитых куртизанок,
томных фрейлин, поэтесс
я рядил в ежиных самок
и, пыхтя, на иглы лез.

Все они в пылу экстаза
лепетали про любовь,
я же с окриком "зараза!"
заставлял их нюхать кровь,

и, израненные чресла
омывая языком,
дамочка из кожи лезла,
чтобы вновь попасть в мой дом.

Так, забава за забавой,
пролетело много лет.
Не был я обижен славой,
был скандальный я поэт,

хоть одну лишь книжку ровно
напечатал в жизни я
и звалась она прескромно:
"Тула, родина моя".

Увы, друзья, настало время
о чем-то важном вам сказать:
пиров хмельных мне тяжко бремя,
решил я с пьянкой завязать.

Довольно я вливал винища
в свою утробу в кабаках,
довольно изрыгалась пища
всем собутыльникам на страх.

Ну что хорошего быть пьяным,
столбы фонарные сбивать,
мотать удилищем поганым,
мочой по стенам рисовать

и, позабыв замкнуть ширинку,
справляться у прохожих дам,
хотят ли те на вечеринку
зайти сегодня в полночь к вам.

Ну то ли дело трезвый парень,
танцует ловко, кофе пьет,
всегда причесан и шикарен,
не пукает и не блюет,

за попку сходу не хватает,
предельно с дамами учтив,
и выдвигает свой штатив,
когда лишь птичка вылетает.

Итак, друзья, я пью за трезвость,
итак, я пью в последний раз,
за удаль пьяную и резвость,
за наши оргии, за вас!

Но что за счастие, о други,
встать утром с ясной головой
и ослепительной подруге
вдохнуть меж чресел огнь живой!

Не то что вы: с опухшей будкой
таращитесь на белый свет
и рядом со старухой жуткой
вопите в ужасе: "Нет, нет!"

А ведь милей принцессы Грезы
она была для вас вчера.
Вот ваша жизнь: обман и слезы,
и вопли ужаса с утра.

Мне кажется, что лето нас оставило,
что не воскреснет более Озирис,
что боги света позабыли правило
для солнца в тучах чёрных делать вырез.

Мадам! В одеждах чёрных облегающих
вы схожи с небом нынешнего лета.
Где декольте для жемчугов сверкающих,
где ваша грудь - очаг тепла и света?..