Вадим Степанцов - Орден куртуазных маньеристов (Сборник)

Походкой волнисто-валкой
Меряя свой загон,
Я труп изломанно-жалкий
Позволю вынести вон.

Как камень, тяжело и гулко
Я плюхнусь в воду из-под ног.
Для вас - вечерняя прогулка,
А для меня - кормежный срок.

Гуляя берегом протоки,
Меня увидеть вы могли:
Зеленый, влажный, златоокий,
Сижу я на краю земли.

Не зря лишились выраженья
Мой рот и неподвижный взгляд:
Небесных толщ преображенья
Показывает мне закат.

Тумана розоватой ватой
На плоскость вод наводит лоск,
И в обаянии заката
Весь растворяется мой мозг.

И ничего не сознавая,
Лишь машинально я на миг
В веретено мушиной стаи
Вдруг липкий выброшу язык.

И снова с безучастной миной
В закат бессмысленно смотрю
И с плотью сладкою мушиной
Вкушаю небо и зарю.

Пусть вы, прогуливаясь чинно,
Придете на прибрежный луг, -
Не оттого, а беспричинно
Впаду я в беспокойство вдруг.

Вниз головой бесцельно с маху
Вдруг кинусь вниз, где в толще тьмы,
Распространяя волны страха,
Проходят хищные сомы.

При ветре, мертвенно гудящем,
Я чую: близко чужаки,
Но я, последний древний ящер,
Не уступлю мои пески.

Кобенясь на высоких лапах,
В крутую выгнувшись дугу,
Я обоняю мерзкий запах,
Присущий моему врагу.

Толпа людей меня обстала,
И я загадочно затих -
Лишь бабочкой порхает жало
Вдоль губ бесчувственных моих.

Укрыла стройное молчанье
Песков облезлая кошма,
Затем что мерзко слов звучанье
И будничная кутерьма.

И вдруг я на толпу кидаюсь,
Крича, как гневное дитя,
Подскакивая, изгибаясь,
Хвостом тяжелым молотя.

Подламываются штативы,
На землю падая пластом;
Нацеленные объективы
Крушу я кожистым хвостом.

Взрывая на песке дорожку,
Затем, вихляясь, прочь бегу,
Попутную сороконожку
Захлопнув в пасти на бегу.

Неутомимо лап вращенье,
Ведь мне единственно нужна
Страна немого отчужденья,
Молчанья странного страна.

Я должен быть в пустыне дикой,
Открытой с четырех сторон,
В невыразимости великой
Немой душою растворен.

Я красными точками вышит -
Укусами множества вшей.
Имеющий уши да слышит,
Но я не имею ушей.

Легли они в день непогожий
На кучу осенней листвы,
Лишь ямки, заросшие кожей,
Остались с боков головы.

Пускай мне приказано свыше,
Чтоб встал я, пороки круша, -
Я больше приказов не слышу,
И этим довольна душа.

Пусть мне небеса указали,
Чтоб я говорил как пророк, -
Во рту, как в готическом зале,
Застыл языка лепесток.

В ряды вдохновенных скитальцев
Включаться не хочется мне.
Не вижу я огненных пальцев,
Чертящих слова на стене.

Не вижу, - ведь пленкою птичьей
Глаза я свои зарастил,
И Бог, воздвигатель величий,
За это меня не простил.

Я мог в человеческой массе
Беседовать с Богом один,
Теперь же лежу на матрасе
Засаленном, плоском, как блин.

Господним созданием лучшим
Себя ощутить я не смог.
Тряпьем укрываясь вонючим,
В углу я свернулся в комок.

От Божьего прячусь урока
Во тьме, в немоте, в тишине.
Жестокое дело пророка
Противно, о Господи, мне.

Я скрылся в ничтожество, Боже,
И вытерплю всех твоих вшей,
Кишащих в неровностях кожи,
Во впадинах бывших ушей.

Как встарь художники писали
Себя в сторонке на полотнах,
Так я к окну садился в зале
Большого кабаре животных.

Там жадно слушал юный слоник
Двух старых спившихся бульдогов;
Там кот, суровый кататоник,
Сидел за чтеньем каталогов;

Те символы, что попадались
На лейблах, этикетках, пломбах,
В сознании кота катались,
Как бы в покатых катакомбах.

Косуля с ужасом глядела,
Точней, поглядывала косо,
Как скокарь-волк, пришедший с дела,
Закидывает в пасть колеса.

О эти зверские порядки,
Стереотипы поведенья!
Директор-лев готовил взятки
Во все большие учрежденья,
И нагло пьянствовали львятки
За счет отцова заведенья.

Но лев на них рычал напрасно -
Им было все уже до феньки,
И отдыхал отец несчастный,
Лишь пересчитывая деньги.

Не мог он вроде старой бабки
Носиться с прошлыми грехами.
Пускай он плох - за эти бабки
Он лучших купит с потрохами.

Морские львы-официанты
Сновали, лопаясь от жира;
Лемур-поэт свои таланты
Вверял лишь кафелю сортира;

Вонючка сумрачно воняла,
Неся свой крест уединенья,
И всех одно объединяло -
Желанье скорого забвенья.

И трогал штору я глухую,
Чтоб с чувством горестным и нежным
Увидеть бабочку сухую
Меж рамами в пространстве снежном.

Не счесть моих смешных причуд,
Ужимок, шуток и проказ.
На снисходительный ваш суд
Я весь являюсь напоказ.

Кричат и рыжие вихры,
И носа пламенный нарост,
Что нет в моей игре игры,
Что я необычайно прост.

Я потому вам нынче мил,
Что хохот, возбужденный мной,
Мышленья видимость явил
В коробке вашей черепной.

И пониманья острый мед
Прельщает в равной мере всех,
Хоть страхом душу обоймет
Порою ваш рычащий смех.

И я усердствую для вас,
Но холодно исподтишка
Прослеживаю связь гримас
С безумным хохотом райка.

Ваш род, пороком упоенный,
Покуда я еще терплю,
Но в час, лишь мной определенный,
Я рог ваш, гордо вознесенный,
Своим перуном раздроблю.

Я в человеческом обличье
Немало вытерпел от вас,
Но вздрогнете, как сердце птичье,
Когда в природное величье
Я облекусь - и близок час!

Как лед с началом ледохода,
Вдруг дрогнет с треском неба твердь,
Отверзнув на мгновенье входы
В мир мертво-призрачной природы,
Где крыльями трепещет смерть.

Мелькнет ужасное виденье,
Чтоб знали вы, к чему пришли,
А я, исполнен жажды мщенья,
Как тяжкий столп, воды паденье
Восставлю с неба до земли.

Вы завопите о пощаде,
Вы отречетесь навсегда
От злобных слов, что чванства ради
Твердили вы к моей досаде,
Но вам не умягчить суда:
За то, что гений в вашем стаде
Жил в поношении и гладе,
Здесь разольется, всё изгладя,
Потопа мутная вода.