Вадим Степанцов - Орден куртуазных маньеристов (Сборник)

Пусть мчится он в руслах улиц,
Волну из листьев гоня,
Но краски в себе замкнулись
При свете бледного дня.

И слуха настороженность,
И тщетно ищущий взгляд
Всеобщую отрешенность
Одну душе сообщат.

А купол цинково-бледный,
Где вмятины чуть видны,
На город осенний бедный
Недвижность льет с вышины.

Я дал смирения обет
И сыплю ныне на главу,
Как пыль, осенний легкий свет,
Просеявшийся сквозь листву.

Не внемлю я мирским словам,
Корысть осталась позади.
Сегодня нищим деревам
Я дам приют в своей груди.

Не слышать больше никогда
Мне дорогих людских имен,
Лишь волн гонимые стада
Впущу я в сердце, как в загон.

Мне жаль покинутых, но я
К ним никогда не воззову.
Легла озноба кисея
И на сердце, и на траву.

Я принимаю свой обет
Без горечи, и потому
Меня осенний легкий свет
Зовет к истоку своему.

Ветер рвет с тротуара
Парчу, и корчует зданья,
И, как дыханье пожара,
Спирает стужей дыханье.

Кистями листьев упрямо,
С шипением тыщи кошек,
Хлещет застывшие в рамах
Цветные светы окошек.

И вторят его шипенью
Шипением мостовые,
Асфальт, поросший свеченьем,
И шлейфы шин меховые.

Каждое сердце ныне
Слиться с ветром сумело -
Как ветер, одно в пустыне,
Которой нету предела.

Мельканье отблесков вместе
С мельканьем безликих теней,
И словно ходят по жести -
Так воет ветер осенний.

За каждой душой пропащей
Он гонится вечерами -
Бушующий, и свистящий,
И машущий фонарями.

Под серым небом мир двуцветен -
Шел снег, уже в полете тая;
Пусть цвет в вещах и незаметен -
Он только спит, не умирая.

И, словно поросль над трясиной,
Над хлипкой хлюпающей грязью,
Мир разобщен, - но он единой
Глубинной обладает связью.

Неслышно космос многоокий
Всю ночь порядок мира правит
И храм торжественно-высокий
К утру для холода восставит.

И не страшит неисполненье
Людских назойливых желаний
При торжестве объединенья
Пространства, красок и сияний.

Немало весит миллион,
Но отлетает легче пуха.
Пускай я буду разорен -
Я не утрачу силы духа.

Я не из тех, кто в страхе ждет
Судьбы жестокую превратность,
Ведь никуда не пропадет
Дарованная Богом знатность.

Мной правит мой веселый нрав,
Раскаянием я не маюсь.
Мне говорят: <���Уймитесь, граф>,
Однако я не унимаюсь.

И деньги мы ужо вернем,
На мой-то век их, верно, хватит:
Уже за то, что мы живем,
Таким, как я, немало платят.

По переулкам выстрел разнесется,
Переплетаясь с возгласами: <���Стой!>,
Ударит в бок - и вскоре бок нальется
Пульсирующей, тяжкой полнотой.

И оплетет испуганное тело
Кровавых струек липкая тесьма,
И я туда метнусь из-под обстрела,
Где громоздятся темные дома.

В подвале рухну хаотично на пол
И буду ждать, удерживая стон,
Чтоб где-то в трубах снова шов закапал,
Чтоб возродился комариный звон.

Вновь тишина. Вверху прошла облава -
И тут же снова ощущаю я,
Как нестерпимо воспаленья лава
Сдавила раны чуткие края.

Покрыт подвальной отсыревшей пылью,
Я так и сяк ложусь и привстаю,
Но боль растет, и жалкий всхлип бессилья
Я в безучастном мраке издаю.

Кто чванится общественною ролью -
Взгляните: в жалком логове моем
Я - сгусток жизни, борющийся с болью,
Забывший, кроме боли, обо всем.

Все убежденья с мозга опадают
Ненужной, невесомой шелухой,
Когда на рану боль упорно давит
И сохнут слезы в темени глухой.

Когда же боль навалится на сердце -
Разинется в последнем страхе рот,
И не почую я, как взвизгнет дверца,
Как кто-то свет в глаза мои упрет.

Лишь Бог забытый вынудит агентов,
Мой труп нашедших, вспоминать потом
Звон комариный, запах экскрементов
И капель равнодушный метроном.

Когда запнется топот башмаков,
Толкующих о тяготах пути,
Когда гряда далеких облаков
Начнет в глазах безудержно расти,

И судорожный воздуха глоток
До сердца не удастся донести -
Тогда вдруг сердце стиснется в комок,
Держа любовь, как денежку в горсти.

Тогда я поднимусь на косогор
Над той дорогой, по которой шел,
И лягу там, и кровь вольется в хор
Иссохших трав, кузнечиков и пчел.

Ты освежала лоб мой на жаре
И всем скитаньям придавала суть,
Но здесь, в полынном пыльном серебре,
В урочный час пресекся трудный путь.

<���Вернейшее из всех людских сердец,
Пора, - скажу, - судьбе не прекословь!>
И сердце разожмется наконец
И прямо в небо выпустит любовь.

Раскаты зловеще-гулки -
Нарушив ночной покой,
В Лиховом переулке
Лихо стучит клюкой.

Исчезло счастье, оставив
Одну похмельную дрожь.
Скажи, переулок Даев,
Что же ты мне даешь?

Брести неровной походкой
И в окнах, словно завет,
Лампы семейной кроткой
Видеть медовый свет.

Счастье так близко где-то
Наполнило мирный быт,
Только язык завета
Начисто мной забыт.

По Лукову переулку,
Напрягшемуся, как лук,
Шаги раздаются гулко,
И это - сиротства звук.

Опять выводит прогулка,
И это - мрачный намек,
К Последнему переулку,
Который так недалек.

Броди в сосновых чащах медных,
В лугах медовых путь тори,
И лишь о мучениках бедных,
Дитя, прошу, не говори.

Беспечно радуйся обнове,
Живи резвяся и шутя,
И лишь о выстрелах и крови
Меня не спрашивай, дитя.

Тебе, живущему игрою,
Я ничего не объясню.
Лицо руками я закрою
И низко голову склоню.

И слезы, накипая немо,
Мешают повторить слова:
<���Дитя, всех рек прекрасней Неман,
Всех стран прекраснее Литва>.

Тяжко катятся тусклые воды,
Скорбно движутся плоские тучи.
Где сошли к реке огороды,
Я торчу из навозной кучи.

Серебро из пригоршни полной
Сыплет ветер над островами.
На просторе прядают волны,
Я машу им вслед рукавами.

Надо мной напрасно смеялся
Тот, кто ладил мое убранство:
Он добро наживать остался,
Мне же отдал он все пространство.