Александр Величанский - Под музыку Вивальди

Мы приехали к Вам —
не к живой, не к почившей
и не к жившей когда-то
и не к сущей поднесь.
(Если можно сказать,
отчего же молчишь ты:
только небыли нет —
то, что было, то есть).

Мы глядели на тень:
по цветам на могиле
солнце быстро бежало,
очертанья теней
искажались легко,
зябко ежились, жили —
тень стального креста,
тень голубки стальной.

Мы приехали к Вам.
Был невидимый полдень.
Жег кладбищенский сторож
погребений труху —
ленты тленных венков,
хвою, стебли – но полно —
их осенний дымок
так витал наверху.

Мы молчали вдвоем.
Было легким молчанье.
И взглянуть друг на друга
мы боялись вдвоем.
Тень отбрасывать тень
наземь не в состояньи:
свет проходит насквозь
очертанья ее.

Но нельзя горевать.
Не печально, не больно —
только странно и трудно
все додумать до дна:
мы приехали к Вам
со своею любовью,
прихватив по дороге
сигарет и вина.

…А сегодня зима,
и достаточно снега,
чтобы всё, что угодно,
этой явью затмить.
Но таков был тот день —
будто вовсе он не был,
ну, а то, чего не было,
невозможно забыть.

С каждым днем для меня всё ясней твое имя
и лица перемены, и рук безутешная гладь.
Нужно очень спешить: ты изменишься непоправимо
через день, через миг – даже рук не успеем отнять.

Станешь новой, а та, что осталась в безжизненном прошлом
(как я помню сейчас этот чуткий наклон головы)
несказанною станет, неясной, совсем невозможной.
Я и сам невозможен. И старые строки новы.

Ничего, ничего, еще будет в чести
эта малость тепла в человечьей горсти —
стает снег во дворе под твоею озябшею тенью —
только ты не забудь, не отчаивайся и прости.

Ничего, ничего…

Кто уничтожит волю злую,
вражды безбожную межу —
затем, что руки ей целую,
в глаза счастливые гляжу,
затем, что мучаюсь разлукой
и задыхаюсь счастьем встреч,
за все отчаянье, за звуки,
которым счастья не сберечь.

Случись со мною сказка,
чтоб шелковый клубок
катиться до развязки
передо мною мог.

Но вот уже калитка —
искомый терем, сад…
И остается нитка,
ведущая назад.

А если станет тяжелей,
о счастии не сожалей:
не изменяй ему случайно —
печалуйся одной печалью,
и будет счастие целей.

Только летом, только летом
есть в году такой пробел:
перед зеленью и светом
слабый сумрак оробел.
В эту пору, в эту пору
свет всеобщий, мрак – ничей.
Это тот пробел, в котором
катятся черемух горы
в прорубь черную ночей.

Летом из холодной печки
пахнет стужею и сажей.
На плите неразогретой —
полстакана молока,
пачка соли, нож и спички
и еще комок бумажный
из засаленной газеты
от январского денька.

Деревьев новые овины
прикрыли день наполовину.
Вблизи от зарослей малины,
явившись призрачно и вдруг,
стоят огромные люпины
и озираются вокруг.

Вот у нас какие маки:
восклицательные знаки! —
поглядят на них и, глядь —
начинают восклицать
все окрестные соседи и зеваки.

Мы растворяемся в погоде,
прозрачной, словно благодать.
Хоть дни подобны длинной оде —
солнцестоянье на исходе —
и что-то надо предпринять.

Был день от зноя лиловатый.
Шиповник цвел аляповатый.
Кричали малые ребята.
И лаял пес.
И лаял пес.
По рытвинам между берез
тащился облачный обоз
и нас с тобою вез да вез
куда-то.

Май на одуванчик дунет —
целый месяц улетит.
Что прозрачнее июня
зорька узкая глядит.
А в июле
нам вернули
года пыльный монолит.

Мы поедем без билета
в убывающее лето.
Пассажиров сквозь газеты,
как сквозь сито протрясло.
Оттого в пустом вагоне
никого сегодня нету:
на платформе, как в июне,
пусто: пусто и светло.

Был ли каждый Божий миг
мал, как мотылек?
Иль, как небо, был велик
и, как даль, далек?

Уместился в коробке
спичечном моем —
иль, как камушек в реке,
мир исчезнет в нем?

Гасите верхний свет и со стекла
житейские живые отраженья
исчезнут. И декабрьская мгла
во мраке электрического тленья
за окнами предстанет без движенья,
неощутимая для жалкого тепла.

В декабре не рассветает вовсе.
Пассажиры тусклые на транспорт
стаями бросаются с утра.
В предрассветном отсвете постылом
побледнел забитый снегом диск
угловых часов.
Кто с недосыпу,
кто с похмелья. Холодно. Вдали —
огонек болотный: то троллейбус! —
и с газетным шорохом метель
мчит ему навстречу.
Приготовься.
Соблюдай закон очередей.
Будь достоин сутолок и давки:
после анонимного удара
локтем бей куда-то наугад.

Глотайте зимний дым!
Дыханием седым
ловите оторопь неразличимой жизни.
Цепляйтесь за крючки очередей,
работайте, старайтесь быть полезней,
катитесь с гор на иностранных лыжах,
выращивайте маленьких детей…
И отразитесь вы, авось, в весенних лужах,
и отпуска дождетесь наконец.

Заполночь. Захвачены такси.
Опустев, скривились переулки,
а проспекты – те еще прямей
стали. Неприметные метели
к ночи вдруг почуяли простор.
Да мигает желтый светофор.
Вот покой: все так его хотели.

Но взгляни на мерзлое стекло:
по открытым улицам окраин,
по набухшим кромкам пустырей
по-кошачьи выгнув спины, плечи,
странные, прозрачные фигуры
движутся как будто наугад,
будто ищут след или пропажу.

Ты, увидев их, подумай так:
«Вот что нам припас кромешный мрак,
вот они – владельцы тишины,
обладатели всеобщего покоя…