За урожай

— Вста-вай, подъем! — скомандовал Гурьян.

На седых мхах, расшитых вечнозеленым брусничником, закопошились люди, садились, обращаясь заспанными лицами к солнцу, потягивались сладко, вставали и шли к речке умываться, разжигали костры, подвешивая над ними запотевшие котелки, ведра, чайники.

И пока готовился завтрак, не теряя время взялись за ошкуровку леса для настила, перекинули бревна через быки.

К вечеру мост был готов. Старики, с Яковом Горшениным во главе, навели на нем перила и на высоком шесте водрузили флаг полученный вчера от Горшенина Настей Обвинцевой. Флаг ярко заалел на голубизне неба и, распластавшись на ветру, затрепетал, захлопал.

Тимофей Тагильцев завел свой трактор и въехал на новый мост под бурные рукоплескания и крики ура. Сережа Серебряков закусив губу, молча стоял в стороне, поглядывая на свою опрокинутую машину.

Чтобы поставить на гусеницы сережкин трактор, колхозникам опять пришлось лезти в воду поднимать его. Но это было уже полбеды. Окрыленные успехом люди дружно забрели в воду, подсунули под трактор толстые жерди, а под них — бревна и налегли на ваги животом и грудью: машина дрогнула, качнулась и встала на гусеницы, выкинув на берега тяжелые волны. Затем притащили трос, закрепили его одним концом за сережин трактор а другим за тимофеевский. Серебряков сел за руль и поглядывал исподлобья на бугор, где Тагильцев готовился к пуску своей машины. Наконец, Тагильцев тронулся. Постепенно натягивался трос. Трактор в воде встрепенулся и, замутив воду, медленно по-полз на берег.

Поздно вечером мост опустел. Трепетал флаг, точно салютуя уходящим тракторам и возвращающимся с песнями домой людям, И словно в ответ поющим из-за речки с далеких полян доносился, нарастая, густой ровный спокойный рокот работающих моторов.

Стояла ранняя весна. Лошадь с трудом тащила тяжелые сани по грязному тракту, оставляя за собой ровный след полозьев. Местами удавалось свернуть в обочину, где лежал еще рыхлый снег. И тогда сани скользили легко и свободно. Примостившись удобно к передку, колхозный кузнец Федор Иванович Сараев поправил съехавшую на глаза шапку, улыбнулся и не спеша вынул кисет. Свертывая узловатыми пальцами цыгарку, он по-хозяйски смотрел на лежавшие по сторонам дороги поля.

На высоких местах от земли поднимался легкий пар. В низинах, возле березовых колков, блестели стекла талой воды. Приближался полдень. Яркие лучи ласково грели застывшую за зиму землю. Казалось, поля отдыхали от зимней стужи, нежились в трепетной дымке мартовского дня, впитывая в себя благодатное тепло.

Вид родных полей, веселый говорок ручья, шумный крик грачей в ближайшей роще радовали кузнеца. Заметив среди побуревшей травы только что вышедший из земли подорожник, Федор Иванович бубнил покровительственно:

— Вылазь, брат, вылазь, набирай силу, вишь, солнышко как греет. Благодать! Скоро сеять будем.

За мостиком, перекинутым через овражек, по бокам которого еле заметно покачивались набухшие вербы, кузнец свернул с тракта на проселочную дорогу. Здесь, куда ни кинь взглядом, лежало широкое ровное поле, вспаханное под зябь. Федор Иванович соскочил с саней. Придерживаясь одной рукой за передок, он другой прикрыл глаза от солнца и внимательно посмотрел на поле.

«Bo-время, с осени продисковали», — подумал он и, опустившись в сани, задумался.

Еще осенью об этом поле был у кузнеца крупный разговор с бригадиром тракторной бригады Иваном Клевакиным. Дело было так. Проезжая на дальний стан мимо пахоты, Федор Иванович заметил, что пласт то стоял ребром, то горбился, а в одном месте тракторист просто почиркал по земле лемехами и оставил большой участок с огрехами.

— Вспахали тяп-ляп, — сердился тогда кузнец и, не утерпев, снова соскочил с саней, привязал лошадь и зашагал по полю. Пнул всердцах пласт. Тот перевалился, обнажив бледные побеги сорняков. Федор Иванович покачал головой.

«Вылезут проклятые, — подумал он о сорняках, — весной сил возьмут. Надо будет сказать Якову Сергеевичу, председателю, — решил он. — Разве это работа?»

«Ивану Клевакину только бы скорее сводку дать в район, чтобы не ругали, — размышлял Федор Иванович, — да и полевод тоже хорош. Нет, чтобы посмотреть, как пашут — носится со своим блокнотом на коне, как угорелый, и не видит сверху... А зяби-то разлежаться надо. Работнички! — Федор Иванович всердцах даже выругался и, заложив руки за спину, поспешно зашагал к лошади. На стан приехал сердитый. Распряг коня и, стреножив, пустил его за колок. Кузнец зашел в помещение и, взяв газету, сел на лавку.

«...Хорошая ранняя подготовка зяби — залог получения высокого урожая», — прочел он и аккуратно сложил газетный лист.

«Покажу полеводу, а заодно и Клевакину, — решил Федор Иванович и, просмотрев журналы, вышел из помещения. Председатель с полеводом были на току. Кузнец подошел к куче зерна и, разглядывая крупную тяжеловесную пшеницу, стал перекатывать зерна на ладони.

— Хлеб добрый!

Увидев председателя колхоза, он сказал ему:

— Вот что, Яков Сергеевич, догляду у тебя мало за бригадой Клевакина.

— А что? — спросил тот.

— Третье поле под зябь плохо вспахано. Дисковать надо. А то весной сорняков не оберешься. Известно ведь, если зябь плохая — не жди урожая.

— Хорошо передам полеводу, — согласился тот.

Прошло недели две. Федору Ивановичу нужно было опять ехать по делу мимо третьего поля. Пласты торчали попрежнему и из-под них выпирала, разрастаясь, трава. На огрехах, среди побуревших сорняков и стерни, висели серебристые нити паутинок и шмыгали бойкие полевки.

— Ведь сказано было. Придется на общем собрании поговорить. — Федор Иванович в тот же день вернулся домой рано. Вечером должно быть собрание. Поужинав, кузнец направился в клуб. Народ там уже собрался. Федор Иванович сел поближе к стене.

Собрание открыл председатель. Слушали доклад о подготовке к весеннему севу. Федор Иванович, как и все колхозники, ловил каждое слово докладчика, в душе старого кузнеца росла гордость за достигнутые колхозом успехи.

Вместе с этим Федор Иванович знал, что много нужно еще сделать для того, чтобы колхоз жил богаче. То, что выросло поголовье скота и сбор зерна перевалил за довоенный уровень, выросли доходы — это хорошо, но вот огрехи еще есть, — это плохо!

— Есть, товарищи, вопросы?

— Есть! — Кузнец поднялся.

— Почему третье поле до сих пор не продисковано?

— Мой недогляд, — ответил председатель, густо краснея. — Понадеялся на полевода. Думал, сделает.

— Хорошо. Но мы еще прений не открывали, — заметил сидевший в первом ряду счетовод.

— Пусть говорит, — сказал председатель, разыскивая глазами Клевакина.