Джон Китс - Стихотворения и поэмы

Ждут барда в жизни многие отрады,
Но драгоценней в будущем награды.
Глаза его тускнеют; отягчен
Предсмертной мукой, тихо шепчет он:
«Из праха я взойду к небесным кущам,
Но дух мой обратит к векам грядущим
Возвышенную речь — и патриот,
Заслышав клич мой, в руки меч возьмет.
В сенате гром стихов моих разящих
Властителей пробудит, мирно спящих.
Раздумиям в моем стихотворенье
Живую действенность нравоученья
Придаст мудрец — и, вдохновленный мною,
Витийством возгорится пред толпою.
А ранним майским утром поселянки,
Устав от игр беспечных, на полянке
Усядутся белеющим кружком
В траве зеленой. Девушка с венком —
Их королева — сядет посредине:
Сплелись цвета пурпурный, желтый, синий;
Лилея рядом с розою прекрасной —
Эмблема страсти, пылкой и несчастной.
Фиалки, к ней прильнувшие на грудь,
Тревог еще не знавшую ничуть,
Покойно дремлют за корсажем. Вот,
В корзинке спрятанный, она берет
Изящный томик: радости подруг
Конца и края нет — теснее круг,
Объятья, вскрики, смех и восклицанья…
Мной сложенные в юности сказанья
Они услышат вновь — и с нежных век
Сорвутся перлы, устремляя бег
К невинным ямочкам… Моим стихом
Младенца убаюкают — и сном,
Прижавшись к матери, заснет он мирным…
Прости, юдоль земная! Я к эфирным
Просторам уношусь неизмеримым,
Ширяясь крыльями над миром зримым.
Восторга преисполнен мой полет:
Мой стих у дев сочувствие найдет
И юношей воспламенит!» Мой брат,
Мой друг! Я б стал счастливее стократ
И обществу полезней, без сомненья,
Когда б сломил тщеславные стремленья.

Но стоит мысли светлой появиться,
Воспрянет дух и сердце оживится
Куда сильней, чем если бы бесценный
Открыл я клад, дотоле сокровенный.
Мне радостно, коль ты мои сонеты
Прочтешь — пускай они достойны Леты.
Бродили эти мысли в голове
Не столь давно: я, лежа на траве,
Любимому занятью предавался —
Строчил тебе; щек легкий бриз касался.
Да и сейчас я на утес пустынный.
Вознесшийся над шумною пучиной,
Взобрался — и среди цветов прилег.
Страницу эту вдоль и поперек,
Легко колеблясь, исчертили тени
От стебельков. Я вижу в отдаленье,
Как средь овса алеют там и сям
Головки сорных маков — сразу нам
Они на ум приводят пурпур алый
Мундиров, вред чинящий нам немалый.
А океана голубой покров
Вздымается — то зелен, то лилов.
Вот парусник над серебристым валом;
Вот чайка вольная, крылом усталым
Круг описав, садится на волну —
То взмоет ввысь, то вновь пойдет ко дну.
Смотрю на запад, в огненном сиянье.
Зачем? С тобой проститься… На прощанье,
Мой милый Джордж (не сетуй на разлуку),
Тебе я шлю привет — дай, брат, мне руку!

Ты видел ли порой, как лебедь важный,
Задумавшись, скользит по зыби влажной?
То, шею гибкую склонив к волне,
Свой образ созерцает в глубине,
То горделиво крылья распускает,
Наяд пленяя, белизной блистает;
То озера расплескивает гладь,
Алмазы брызг пытаясь подобрать,
Чтобы в подарок отнести подруге
И вместе любоваться на досуге.
Но тех сокровищ удержать нельзя,
Они летят, сверкая и скользя,
И исчезают в радужном струенье,
Как в вечности — текучие мгновенья.
Вот так и я лишь время трачу зря,
Под флагом рифмы выходя в моря;
Без мачты и руля — напропалую
В разбитой лодке медленно дрейфую;
Порой увижу за бортом алмаз,
Черпну, — а он лишь вспыхнул и погас.
Вот почему я не писал ни строчки
Тебе, мой друг; причина проволочки
В том, что мой ум был погружен во тьму
И вряд ли угодил бы твоему
Классическому вкусу. Упоенный
Игристою струею Геликона
Моих дешевых вин не станет пить.
И для чего в пустыню уводить
Того, кто на роскошном бреге Байи,
Страницы Тассо пылкого листая,
Внимал волшебным, звонким голосам,
Летящим по Армидиным лесам;
Того, кто возле Мэллы тихоструйной
Ласкал несмелых дев рукою буйной,
Бельфебу видел в заводи речной,
И Уну нежную — в тиши лесной,
И Арчимаго, сгорбившего плечи
Над книгой мудрости сверхчеловечьей;
Кто исходил все области мечты,
Изведал все оттенки красоты —
От зыбких снов Титании прелестной
До стройных числ Урании небесной;
Кто, дружески гуляя, толковал
С Либертасом опальным — и внимал
Его рассказам в благородном тоне
О лавровых венках и Аполлоне,
О рыцарях, суровых, как утес,
О дамах, полных кротости и слез, —
О многом, мне неведомом доселе.

Так думал я; и дни мои летели
Или ползли — но я не смел начать
Тебе свирелью грубой докучать,
И не посмел бы, — если б не тобою
Я был ведом начальною тропою
Гармонии; ты первый мне открыл
Все тайники стиха; свободу, пыл,
Изящество, и слабость, и протяжность,
И пафос, и торжественную важность;
Взлет и паренье Спенсеровых строф,
Как птиц над гребнями морских валов;
Торжественные Мильтона напевы,
Мятежность Сатаны и нежность Евы.
Кто, как не ты, сонеты мне читал
И вдохновенно голос возвышал,
Когда до высочайшего аккорда
Доходит стих — и умирает гордо?
Кто слух мой громкой одою потряс,
Которая под грузом, как Атлас,
Лишь крепнет? Кто сдружил меня с упрямой
Задирою — разящей эпиграммой?
И королевским увенчал венцом
Поэму, что Сатурновым кольцом
Объемлет все? Ты поднял покрывало,
Что лик прекрасной Клио затеняло,
И патриота долг мне показал:
Меч Альфреда, и Кассия кинжал,
И выстрел Телля, что сразил тирана.
Кем стал бы я, когда бы непрестанно
Не ощущал всей доброты твоей?
К чему тогда забавы юных дней,
Лишенные всего, чем только ныне
Я дорожу? Об этой благостыне
Могу ль неблагодарно я забыть
И дани дружеской не заплатить?
Нет, трижды нет! И если эти строки,
По-твоему, не слишком кривобоки,
Как весело я покачусь в траву!
Ведь я давно надеждою живу,
Что в некий день моих фантазий чтенье
Ты не сочтешь за времяпровожденье
Никчемное; пусть не сейчас — потом;
Но как отрадно помечтать о том!

Глаза мои в разлуке не забыли
Над светлой Темзой лондонские шпили;
О! вновь увидеть, как через луга,
Пересекая реки и лога.
Бегут косые утренние тени;
Поеживаться от прикосновений
Играющих на воле ветерков;
Иль слушать шорох золотых хлебов,
Когда в ночи скользящими шагами
Проходит Цинтия за облаками
С улыбкой — в свой сияющий чертог.
Я прежде и подозревать не мог,
Что в мире есть такие наслажденья, —
Пока не знал тревог стихосложенья.
Но самый воздух мне шептал вослед:
«Пиши! Прекрасней дела в мире нет».
И я писал — не слишком обольщаясь
Написанным; но, пылом разгораясь,
Решил: пока перо скребет само,
Возьму и наскребу тебе письмо.
Казалось мне, что, если я сумею
Вложить все то, что сердцем разумею.
Ничто с каракуль этих не сотрет
Моей души невидимый налет.
Но долгие недели миновали
С тех пор, когда меня одушевляли
Аккорды Арна, Генделя порыв
И Моцарта божественный мотив;
А ты тогда сидел за клавесином,
То менуэтом трогая старинным,
То песней Мура поражая вдруг,
Любое чувство воплощая в звук.
Потом мы шли в поля, и на просторе
Там душу отводили в разговорю,
Который и тогда не умолкал,
Когда нас вечер с книгой заставал,
И после ужина, когда я брался
За шляпу, — и когда совсем прющался
На полдороге к городу, а ты
Пускался вспять, и лишь из темноты
Шаги — все глуше — по траве шуршали…
Но еще долго, долго мне звучали
Твои слова; и я молил тогда:
«Да минет стороной его беда,
Да сгинет зло, не причинив дурного!
С ним все на свете празднично и ново:
Труд и забава, дело и досуг…»
Я словно вновь сейчас с тобою, друг;
Так дай мне снова руку на прощанье;
Будь счастлив, милый Чарли, — до свиданья.