Олег Асиновский - Сборник стихов Рассказы

Пугает юг, который север.
Мужчины говорили «ах»,
свесились, угадывая клевер
красивый в кроличьих зубах.
Они кочуют неумело,
охотно дышат в темноте.
У них душа зубастей тела
и кролик мертвый в животе.

Радость по заслугам, поделом
домашняя и на просторе
любителю своим углом
пенять и фауне, и флоре.
Любителю пенять собою,
кровушкой своею голубою,
которая не пролилась
в углу, где дочка родилась.

Разведчица к родителям уйдет.
Она с волшебницей-трусихой
им колыбельную поет
в лицо, как на руках у психа.
Родители ответить захотят
родным сестренкам благозвучным.
И омолаживают взгляд
умением своим подручным.
Младенчество приблизилось, как дочь
и старикам глаза закрыло
разведками волшебными. И прочь
безумие отпрыгивает мило.

С крановщиком орел беспечный
ходил кошачьими кругами
в стволе кабины долговечной.
И наслаждался рычагами.
Жуки ходьбе орла мешали.
Он им отвинчивал головки.
Во глубине жуков дышали
цветы без остановки.

Светелка-попрыгунья, соль земная,
в затылок дышит этажу.
Она, как утка подсадная,
бредет туда, куда скажу.
Рати сходятся в припрыжку
и на свету деля паек,
земную соль кладут на вышку.
Там план сражения пролег
и в перья ратников пакует.
Играют светом этажи.
Сраженье спит и соль ворует
земную у небесной лжи.

Смилуйтесь, четыре черепахи,
забирая под свое крыло.
Вытряхая лошадь из папахи
конника, которому везло
в детстве с черепахами и счетом,
устным, как умение прощать.
Лошадь, увлеченная полетом,
успевает конника стращать
черепашьей скоростью прощенья.
«Дважды два четыре» из руки
лошадь забрала, как угощенье.
Детство забрала и кулаки.

Смычок мохнатый из капкана
группа саблезубых бурлаков
тянет, как из клюва пеликана
в эмиграцию напротив Соловков.
Бурлак веревкой промокает
свои глаза и телеса.
Капкан во рту его сверкает.
Рябью покрывается роса.
На Соловках бизон мурлычет,
щелкает колибри язычком.
Капкан с Америкой граничит.
Скрипач проткнул ее смычком.

Собака улыбается пожару.
С пожарника улыбчивая тварь
сдувает пыль. Улыбчивая пара
пылинку пеленает, как букварь.
Спасибо, букварю-невозвращенцу.
Он — пыль чужого языка.
Он — тварь, которая младенцу
не улыбается, пока
супружеская пара отдыхает
с пожарником и без лаптей.
Родная буква на собаку лает.
Супруги делают детей.

Спичку из паровозной топки,
белую, как изба,
Машинист вынимает робкий.
Привокзальная голытьба
видит пиршества избяные.
Повылазила из клубка.
И на стены его нитяные
спичку вешает за бока.

Старик чаевничает в танке.
Стальное блюдечко цветет
цветами легкими, как санки.
И лошадь соловьем поет.
И соловей поет не хуже.
И окружным путем в броню
въезжает внук из полукружий
окопов дедовых. Коню
он зуб фарфоровый подарит.
И деда поцелует в лоб.
И ласково себя состарит,
как Ноя мировой потоп.

Стеклодув свисток былинный
богатырскими губами
ухватил за кончик винный.
Трель разбойничья умами
овладела. Глаз стеклянный
византийская княжна
оловянно-деревянный
щурить по свистку должна.
Стеклодув стекло листает,
губой над Русью шевелит.
Княжна свисток его глотает,
и сердце у нее болит.

Сторож, соловью хамящий,
жмет лаптем на педаль,
где соловей неговорящий
в сторожевую даль
молчит. И к сторожу на руль
садится. Первое «гуль-гуль»
смиренный сторож произносит
и на ружье соловушку уносит.

Теребильщица видна.
День и ночь вручную
занята уборкой льна
у земли вплотную.
И разбойники стоймя
на кресты ложатся.
К ним, сандальями гремя,
можно приближаться.
На природе седина
скоро созревает.
Черепная глубина
с поля наплывает.
Теребильщица дрожит
от дневного света.
И подземная кружит
птица, как монета.

Топтанье началось до света.
Бубнил глазастый горемыка.
Забавна комнатушка эта,
где нету плача, нету рыка.
Где так за ночку надышали
сам горемыка и семейство,
что друг у друга вопрошали
о правоте такого действа.

Ты выдумщик. Из-за тебя кричали
две женщины на двух монашек.
Из-за одной твоей печали
две курицы на божьих пташек
накинулись. Печаль светила им
твоя, казачья, а не дядина.
И шевелила Третий Рим.
И призраком бродила, гадина.

Фонарный столбик надувной,
таежный, как иголки,
в подводной лодке ледяной
грызут морские волки.
Под фонарем свое лицо
прозрачными ногтями
подводник чистит, как яйцо,
гнездится в волчьей яме.
Он в лодке складывал избу,
в тайге международной
дрожит, прикованный к столбу
цепочкой кислородной.

Холодные гантели по ладошкам
разложены. Девичий хоровод
приблудная, беременная кошка
накликала. Химический завод
девчата строят втихаря.
И над гантелями заря
горит. Родные мужики
свои ладони подставляют.
Котята плачут из реки
и обстановку накаляют.

Чтобы лошадь влезла на березу,
кучер себя к пальме привязал.
Барин черно-белую занозу
вынул из нее и растерзал,
растоптал ее своим копытом.
Оглянуться кучер не успел,
джунгли окружили его бытом.
Соловьище барственно запел.