Владимир Паронджанов - Слова любви, любви таинственной

но только, если честно,

Не могут эти мелочи

зажечь такой костер.

Ведь что же получается?

Прошло уже полмесяца.

Она посуду моет —

и Шуберта поет;

Она выносит мусор —

глаза, как звезды, светятся.

Ведь это ж ненормально,

любой меня поймет.

Как крестный ход с иконою,

как сад порою вешней,

Как душу напоившая

желанная гроза…

.

И вьются над кострищами

живые души грешниц,

Лишь ангелы безгрешны,

да в церкви образа́.

Бывает в жизни всякое,

когда прямой наводкою,

Когда в незрячих сумерках

мы мечемся, дрожа.

Она вошла как таинство,

светящаяся, кроткая,

Да вот беда, споткнулась

о лезвие ножа.

В душу льется дивный белый снег,

И теряет контуры столица.

Все, что было, умерло навек.

В сердце перевернута страница…

Городская тайная тропа

Под ночными крыльями созвездий

Нас уносит в дивный снегопад

В маленьком, как гнездышко, подъезде.

Ах, как манит боль тех милых лет,

Все украли белые снежинки,

С неба льется тихий горний свет

На давно исчезнувшей тропинке.

Гасит свечи свадебный пожар,

Лунным соком брызнули портьеры,

Призрачные тени двух гитар —

Наших февралей секундомеры.

Все смешалось: звезды, снег и свет,

Эта ночь вовек не повторится.

Все, что было, кануло навек.

В сердце перевернута страница…

По закатам со смертельными потемками…

Там, где чудится: прости и оживи!..

Бродят странники со странными котомками

В ожиданьи смерти и любви.

Под знакомыми февральскими снежинками,

У костра, что выжигает все дотла,

Мы его кормили днями-хворостинками,

А в запасе только дюжина была.

Там, где день идет за год, где маски сорваны,

Ты запомни в пляске бешеной реки

Чуть намеченную тонким светлым контуром

Нашу нежность без касания руки.

Отзвенела ночь отвагой шестиструнною,

С бубенцами у победного крыльца,

Чтобы нежностью то млечною, то лунною

Исцелять бессонные сердца.

Но взметнулись звезды юные, случайные,

Заманили в пляску бешеной реки,

И затмили дни и ночи, ночи тайные,

Нашу нежность без касания руки.

То с распятьем, то с отпетыми мадоннами,

То с иконами у Спаса на крови

Бродят странники со странными котомками

По дорогам смерти и любви.

Чужой весны в чужом раю…

Тебя окликнет взгляд прощальный…

И вновь у бездны на краю

Гитары плач исповедальный.

О, как легко все потерять!

И только юная фиалка

Гитаре грезится опять,

И гитариста ей не жалко.

По алым лезвиям минут

Матерый волк бежит, хромая.

Где был мой дом – чужой уют,

Чужая пристань городская.

Так пожалейте старика!

Вам поцелуй – такая малость!

Уж сколько лет моя рука

Коленей женских не касалась.

Любви и нежности порыв,

Закатный луч и шелест платья.

Но лишь гитары стертый гриф

Мне отвечает на пожатье.

Чужой весны в чужом раю…

Взгляд промелькнувший… миг прощальный…

И вновь у бездны на краю

Гитары плач исповедальный.

Шаг от волшебства до воровства…

Доли, одиночеством загубленной…

Чьи-то еле слышные слова:

– Не мужик мне нужен, а возлюбленный.

Господи, тебе ли выбирать!

Горький луч зашкаливает бешено.

Каждого прими как благодать,

Кем хоть раз согрета и утешена.

Призрачен архангелов полет

В вечную разлуку, в даль обманную…

Стрелки часовые… крестный ход…

В тайную страну обетованную.

И опять во власти колдовства:

– Дай отпить из чаши непригубленной!

Горькие, бессонные слова:

– Где же ты, мой милый, мой возлюбленный!

Сколько их пришло из темноты?

Сколько отошло порою вешнею?

Гибельной, смертельной красоты

Свечи пред иконою нездешнею.

Не дано ни вспомнить, ни понять…

С кем ты закружилась, с кем повенчана?

С кем погибнешь, чья там благодать?

Ой ты, злая доля вековечная!

А когда остынет синева,

Вспыхнут над иконою погубленной

Дивные, бессмертные слова:

– Милый мой…

желанный мой…

возлюбленный…

Вещие, кабацкие струны двух гитар

Пеплом этой ночи отзвенели.

Ты прости, любовь моя, пьяный перегар,

В сердце только вьюги да метели.

Все, что было, кануло – нет пути назад.

Боль-тоска без прикупа любви.

Ах вы, ножки девичьи, яблоневый сад,

Юбочки-оборочки твои.

Отзвенят стаканы в первый день весны,

Захлебнутся криком похоронным.

У гитар недаром струны сплетены

С заунывным колокольным стоном.

Параскева-Пятница, свечи у икон,

Ночь-тюрьма без прикупа любви.

Ах вы, ножки девичьи, яблоневый сон,

Юбочки-оборочки твои.

Вещие, кабацкие струны двух гитар

Пеплом этой жизни отзвенели.

У престола вечности, как последний дар,

Догорают звездные метели.

У престола вечности, как последний дар,

Гаснут наши тайны и апрели.

Наполеоновские планы…

Нас манит дерзкая весна.

Сперва нас ждут моря и страны,

Потом нас ждет Березина.

Христос сказал: «За мной, ребята!

Я компас истины нашел».

А Понтий, римский прокуратор,

Ему Варавву предпочел.

Апостол Павел величаво

Рассеет тьму, развеет мрак,

Где инквизитор скажет: «Чао!»

Святой колдунье Жанне Д’Арк.

Когда любой валет трефовый,

Чтоб сердце золотом ласкать,

Мог объявить поход крестовый

И гроб Господень отыскать.

Они с утра войдут и скажут

О новой участи вождя,

И нас к кресту навек привяжут

Четыре ржавые гвоздя.

Упали звонкой славы стены,

Одеты пеплом и тоской,

На островке Святой Елены,

Где лишь безвестность и покой.

Пусть тем, кто верует как дети,

Напомнит песенка моя:

Любая истина на свете

Одета в облако вранья.

Мы суетимся, все нам мало,

Растет трава высотных стен,

А там, у дальнего причала,

Нас ждет толпа святых елен.

Наполеоновские планы…

Непоправимая весна.

Сперва моря и океаны —

Потом река Березина.

Бывает так, о Боже мой,

Что вмиг растает лед.

Любовь на кладбище зимой —

Не каждый нас поймет.

Февраль по пояс навалил,

А здесь – как в майский день:

Среди заснеженных могил

Тюльпаны и сирень.

Сверкает солнце в высоте,

Лучи – во все концы.

А под землею в темноте

Тоскуют мертвецы.

Мы мчимся алою зарей,