Виктор Голков - Человек по имени Крыса

Я иду по темноте –
Так проходят через реку.
Словно капле на листе,
Мало места человеку

Под луной, лишь катит блажь
Бытия – восторгом пьяным.
И строчит как карандаш
Жребий в мире окаянном.

Когда целиком изживаешь
Всё то, что тебе суждено,
Про многое ты забываешь.
Но смотришь, но смотришь в окно.

Туда, где каштаны и липы
В зелёной своей кутерьме.
И слышишь сердечные хрипы,
пока всё не гаснет во тьме.

А жизнь отступить не готова,
Хоть отпуск кончается твой.
И тёплые сны Кишинёва
Плывут над твоей головой.

Я стою на пороге,
Мне пора уходить,
чтобы мыслью о боге
душу не изводить.

Что неслась как полячка
На весёлом балу.
Записная гордячка,
Уходящая в мглу.

Как дымок папиросы,
Что не видит никто.
Но ответ на вопросы
Там получит зато.

Нет Юдсона и Зива нет,
И нет Аркадия Хаенки…
Ты думаешь – да это бред,
И в темноту таращишь зенки.

Израиль сделался пустым,
Давясь девятым миллионом.
Твой личный мир, как синий дым,
Растаял в мраке заоконном.

Прохладный март в предместье Тель-Авива.
Утром не хочется продирать глаза,
Слушать новости об арабской весне,
Развозить детей в инвалидных колясках.

Все чаще думаю – куда меня занесло?
Вспоминаю Комсомольское озеро
и Театральный переулок.
Люблю того, кого еще способен любить
И вижу в зеркале какого-то пожилого дядьку.

Ты держался направленья вест,
Полагал, что многое известно.
лишь один белел высокий крест,
Что над всеми высился отвесно.

Оставалось что ж? Идти к кресту,
Вглядываться в контуры косые.
И в конце сползая в пустоту,
Устремлять к нему стопы босые.

Неизбежно сужается зренье
С приближением главного дня.
Но какое-то стихотворенье
Может выжить и после меня.

Жизнь была, очевидно, пустышка,
Залетевшая в полную тьму.
Но, возможно, останется книжка
О судьбе – всё один к одному.

Что толку,
Что век гениален,
Ведь старость,
Конечно, придёт.

И странный твой друг –
Марсианин,
скривит
Свой насмешливый
Рот.

Придёт
Тяжело, как
Одышка,
Как вечером
Горькая весть.

И пылью покроется
Книжка,
Которой
Уже не прочесть

Умолкает душа,
отступает любовная тяга.
Зависает безлюбо,
Как каменный идол в углу.

Что же делать? Видать,
До конца завершила работу.
Остаётся, пожалуй,
Зрачками сверлить пустоту.

Ожидать безучастно
Момент рандеву с абсолютом,
Чтоб в синюшную вечность
Как в тёплую воду войти.

Заблудилась душа в переулках зелёных и белых.
Ей там нечего делать, а всё-таки тянет туда.

Там, где ты родился, и звала тебя мама обедать.
И в могиле твой дед на еврейском погосте в лесу.

Там дорожки узки – я уже не нашёл бы, пожалуй.
Но упорно душа всё летит, несмотря ни на что.

Старость – чёрная труба,
Где ни лампочки, ни спички.
а в конце твоя судьба,
вроде глиняной таблички.

Откопают или нет,
Расшифруют ли? – не важно.
Пусть погас твой личный свет,
Замер мир многоэтажно.

К чёрту все его дела,
треволненья, и заботы.
Солнцем выжженный дотла,
Ты и сам не знаешь, кто ты.

Боль лучистая лезет
Из утробы планет.
Если сердце не грезит,
Значит, выхода нет.

Я свободы не чую
даже в райском саду,
и таблеткой лечу я
мировую беду.

Эх дубина по кости –
Это общий удел.
Мы гниём на погосте
Позади своих дел.

Ничего не попишешь,
Так господь пожелал.
Ты прерывисто дышишь,
И закат запылал.

В тиски железные зажатый,
сам позабывший про себя,
я слышал, как стучат лопаты,
слои промёрзшие долбя.

Дорыть до самой сердцевины
земной – так кто-то захотел.
И не хватало мешковины
для наших измождённых тел.

И был исторгнут каждый третий,
но не редел наш скорбный круг.
Казалось, несколько столетий
я слышу монотонный стук.

И вижу жёлтую корону
звезды – сквозь ледяную мглу.
И человек вооружённый
прижался к чёрному стволу.

Я смотрю на жизнь в упор:
вот закат расцвел, пылая.
Груб в руках ее топор,
хоть сама она не злая.

Вечной прелестью маня,
царства обещает будто,
и цежу я: «Дай огня,
подожди еще минуту».

А она целует в рот
и распарывает вены,
и светлеет небосвод
над раздавленной вселенной.

Кровь течет из-под ногтей,
это царство человека –
удивленный крик детей
и чернеющее веко.

Остров Израиль – горящий барак,