Геннадий Алексеев - Известный Алексеев. Т. 6. Избранные стихотворения

а я ее – еще нет.

Спустя два года

я встретил ее.

Она так подурнела,

что ее трудно было узнать.

– Милая, – сказал я ей, —

ты очень подурнела!

Наверное, это оттого,

что ты меня разлюбила.

Полюби меня снова!

– Попытаюсь! – сказала она,

но так и не попыталась —

ей было некогда.

А я еще долго любил ее

зачем-то.

Предвкушать его.

Услышать скрип двери

и догадаться,

что это оно.

Растеряться.

Но взять себя в руки

и, побледнев от решимости,

прочесть его про себя.

Поразиться.

И, переведя дух,

прочесть его вслух,

но шепотом.

Расхрабриться.

И, открыв окно,

прокричать его громко,

на всю улицу.

Наконец успокоиться.

И ждать новое,

самое лучшее.

Как безмятежен,

как торжественно спокоен

был грешный мир

в глазах делла Франческа!

Среди деревьев

проходили женщины,

с глазами темными,

в простых прекрасных платьях,

и ангелы с власами золотыми

взирали на крещение Христа.

Но в старости

Пьеро совсем ослеп.

И он уже не видел этих женщин

и ангелов

с Христом и Иоанном,

но он, конечно,

слышал их шаги,

их вздохи

и шуршание одежд.

Как строен,

как величественно прост

по-прежнему

был этот мир нестройный

в слепых глазах

Пьеро делла Франческа!

На гобелене юный пастушок

и рядом с ним румяная пастушка.

На гобелене ручеек бежит

и белые овечки щиплют травку.

Садится бабочка на шляпу пастушка,

а он не видит,

он обнял пастушку,

и невзначай рука его легла

чуть выше талии —

каков шалун!

Но вдруг

из-за пригорка выполз ржавый танк,

вращая башней

и урча от злобы.

Пастушка взвизгнула,

но смелый пастушок

отважно пальцем погрозил злодею.

Танк развернулся

и уполз в кусты.

«Наверное, танкист сошел с ума, —

подумал я, —

война давно прошла,

а он себе воюет и воюет.

К тому же век он перепутал —

из двадцатого

заехал в восемнадцатый, бедняга.

Ведь там бензина нет.

Потом ему придется

пройти пешком

лет двести».

– Что за шум?

– Ашшурбанипал охотится.

Вот он стреляет из лука,

и издыхающий лев

ползет по песку,

волоча задние ноги.

Охота так охота —

тут не до жалости.

Вот он садится за пулемет,

и полсотни львов

бьются в агонии,

изрыгая на песок красную кровь.

Охота такое дело —

без крови не обойтись.

Вот он нажимает кнопку,

и вся пустыня

со всеми львами

взлетает к чертовой матери.

Охота пуще неволи —

ничего не поделаешь.

– Но что еще за шум?

– Нашему царю стало дурно —

он слишком впечатлителен.

Было очень тихо.

За прутьями арматуры,

торчавшей из взорванного дота,

светлело маленькое лесное озеро.

«Тишина обманчива», – подумал я.

И тотчас

железо закричало

страшным предсмертным криком,

а поверхность озера

покрылась трупами солдат,

покрылась сплошь,

как ряской.

«Так я и знал!»– подумал я

и пошел прочь,

натыкаясь на остолбеневшие от ужаса

молодые сосны.

Они и не подозревали,

что тишина так обманчива.

Говорят,

что пулеметчики

были веселые белобрысые парни.

Говорят,

что в перерывах

они пили молоко

и один из них играл на губной гармошке.

Говорят,

что рядом с пулеметчиками

сидели два

каких-то странно

одетых типа —

один смахивал на Данте,

а второй был вылитый Вергилий.

Они хлопали в ладоши

и истерически хохотали.

Говорят,

что потом их тоже расстреляли,

чтобы не было свидетелей.

Солнце лежит на черте горизонта,

оно слегка приплюснуто.

Тень моя бесконечна,

она пришита к моим ступням.

А на небе видна восьмерка,

ее начертал реактивный истребитель.

Горизонт прогнулся

под тяжестью солнца.

Я еле иду,

волоча за собой свою тень.

А восьмерка

смущает меня своей загадочностью.

Подойду

и откачу солнце с линии горизонта.

Оно горячее,

но ничего —

надену варежки.

Возьму ножницы

и отрежу от себя свою тень.

Она плохо режется,

но не беда —

справлюсь.

Возьму тряпку

и сотру с неба восьмерку.

Она высоко,

но я дотянусь —

не маленький.

Наведу порядок

и успокоюсь

до поры до времени.

Еду в автобусе.

Предо мною

милый девичий затылок

с гладкими русыми волосами.

Я тотчас влюбляюсь

в этот девичий затылок,

я тотчас влюбляюсь

в эту девушку с русыми волосами,

я люблю ее беспамятно

и безнадежно.

Пусть эта девушка

окажется высокой и стройной! —

говорю я себе.

Девушка встает,

и – о чудо! —

она и впрямь высокая и стройная!

Пусть у этой девушки

окажется красивое лицо

с нежной белой кожей! —

говорю я себе.

Девушка оборачивается,

и – о чудо! —

у нее красивое лицо

с нежной белой кожей!

А теперь

пусть у этой девушки

окажется изящная женственная походка! —

говорю я себе.

Девушка выходит из автобуса

и идет по тротуару

изящной женственной походкой.

– Браво! – кричу я

и смеюсь, как ребенок.

– Эта девушка будет счастлива, —

говорю я соседям по автобусу, —

вот увидите!

Я встретил в парке

бронзовую статую.

Нагая женщина

стояла неподвижно,

а любопытный

хладнокровный снег

скользил по черной

выгнутой спине,

по ягодицам,

бедрам

и коленям

и у ступней ее

ложился по-хозяйски.

Она руками прикрывалась,

замирая

от страха,

отвращенья

и стыда.

Что было делать?

Снял свое пальто,

на плечи бронзовые

ей набросил.

Я всем верю —

и мужчинам,

и женщинам,

и младенцам,

и лошадям.

Некоторые меня обманывают,

но я всем верю.

– Быть может, я неумен? —

спрашиваю я у женщин,

и они опускают глаза.

– Быть может, я недотепа? —

спрашиваю я у мужчин,

и они отворачиваются.

– Неужели я глупец? —

спрашиваю я у младенцев,

и они начинают плакать.

– Ну скажите же мне прямо,

что я болван! —

кричу я лошадям. —

Что вы хвостами-то машете?

– Да нет, – говорят лошади, —

просто ты такой доверчивый. —

И всем как-то неловко.

Приятно видеть пляшущего коня.

Да,

пляшущий конь —

это пляшущий конь,

это пляшущий конь