Юрий О.Ш. - По эту сторону горизонта (несколько историй о вантузе, поэзии, бадминтоне, и кое о чём другом)

§ … / Поэт, однажды, и художник, / Похмеляясь на досуге, / Занялись разгадкой сути, / Кто из них основ-положник / Арт-искусства всей округи. / На забор ссылались оба, / Из трёх букв там было слово, / Как начерчена и жопа … / Чёрт, не выделить особо / Чьё наследие – основа. / … В общем, Городихин со стула на пол не хлопнулся, но зато одномоментно впал в прострацию. Причём в прострацию человека, хоть и запойного, но на данный момент вполне трезвого. Предложение, последовавшее от Рифмача, в голове Городихина никакой логике никак не поддавалось: «Уж ладно, ежели томатовкой 5 5 Алкогольное (наподобие браги) из томатов пойло, накрывающее сознание не иначе, как беспросветной дурью. опиться до чёртиков, то на заборе всякую жопу нарисовать – то и не грех, даже! Но, вот так вот, не с того ни сего, на трезвую голову(!) и член рисовать в общественном месте… ????»

– И наш художник просто офигел, увидев не гондон – а с краской банку, едрёна стать, он даже покраснел, ведь краской на заборе нарисует он вакханку … а рядом бы себя … да хрен его давно уж захирел, – не узнавая натуры Городихина, попытался осмыслить сей конфуз своим фирменным стихотворным стилем Рифмач, ставя банку с краской на стол.

– Это ж моя краска, – очнулся Городихин. – А ты её, сволочь, спёр!

– Боже, какие незавидные слова: «сволочь», «спёр». И слышу я из уст сантехника шестого разряда, а шестой разряд – это почти что интеллигентный человек, – вразвалку плюхнувшись на стул, съязвил Рифмач. – И это слышу от Городихина вместо слов благодарности за не пропитую им же, интеллигентом недоделанным, банку с краской.

– С чего бы я в благодарностях рассыпался, – сурово глянул сантехник на собеседника. – Особенно, с похмелья.

– Вот, то-то и оно, – развалился Рифмач на стуле и вовсе, уж чуть-было, не сползая по его спинке на пол. – Как говорили древние: за бутылью красного вина, пьянь не видит дальше носа, руку протяни – а там казна, только жизнь – она хитр а, глаз не видит – нет и спроса.

– Вот, именно! – в нос у меня сейчас кто-то и получит! – набычился Городихин, вставая. – Попроще изъяснятся можно?

– Можно, – кротко кивнул головой Рифмач. – Рисуешь огромный член – получаешь четыреста тысяч кусков, как минимум!

– Да, ну! – опешил Городихин. – Не может быть!

– В нашем самобытно-диковинном мире возможно всё, – подтянулся на стуле Рифмач, принимая нормальную позу. – Если не веришь, у Спинозы спроси.

§ … / Россия без мыслителей, / погост что без крестов, / от разных басилевсов до всяческих шутов, / и этики блюстителей, /и грозных просветителей, / сторонников кнутов. / … старик Спиноза – охранник продуктового магазина – Бенедикт Петрович Мозговой, был для Городихина авторитетом необсуждаемым: как двадцать восемь лет назад (под самый Новый год(!) девяносто второго года) объявил тот всей шаромыжной округе: «всё, больше не пью!», так и пребывал в завязке до сих пор. Прозвали же его Спинозой по случаю тезоименитства с древним философом, плюс неординарность фамилии, плюс тридцати томное издание Большой Советской Энциклопедии, которую охранник читал запоем (клин вышибся клином, по словам Рифмача) с тех самых пор, как завязал он с выпивкой. Заветные тома бережно хранил охранник в своей небольшой квартирке деревянного барака самого, что ни есть, захолустного района местного городка. Где только можно: на подоконнике, облупившихся от ветхости полках, двух табуретах и старом без ящиков комоде. Другой подходящей для книг мебели в квартире не было. Не было даже кровати или какого дивана. А потому хозяину, если он не пребывал на дежурстве, коротать время за прочтением очередного энциклопедического тома приходилось исключительно на раскладушке 6 6 Чтение – вещь, конечно, богоугодная, да вот только … как бы правильно выразиться? … в общем, по словам Рифмача: «Пил водку – и жизнелюб душой, и прост умом, хотя с утра уже хмельной, а главное: не перечесть, оттенки жизни все, воистину, которые любились, а бросил пить – и стала жизнь ему ярмом, на очень многое душа и ум его от знаний мудрых оскорбились. . (Городихин же – дело другое – проживал в служебной квартире, выделенной жилуправлением в здании каменном и трёхэтажном. Состоянием, правда, «почти что развалюха», зато жилая площадь – двухкомнатная, поскольку сантехник на то время был человеком женатым и при детях (а вот о жилье Рифмача многого и не скажешь. Снимал он угол у одной бабки, а у той бабки память не то, что куриная, а и вовсе «беспамятная» какая-то, так что арендную плату бабка «получала» регулярно, хотя Рифмач заплатил ей лишь единожды – при заселении)).

– А что? – превозмогая похмельное состояние, засобирался Городихин. – И не только спрошу, но и доказательств потребую!

– Ну-ну! –улыбнулся Рифмач, поднимаясь со стула тоже. – И грозен во хмелю был батька, но протрезвел, и пылом он потух, а протрезвила его Катька, когда в супруга кинула утюг.

– Остри-остри, да …, – запирая дверь Городихин замялся, подбирая на манер Рифмача, какую-нибудь хлёсткую созвучность слов, да ничего путного так и не придумал. – Короче, имя Катерины попрошу не трогать, она баба хоть и сволочная, но женою мне была двенадцать лет законной!

На что Рифмач лишь махнул рукой, мол, если человек образность поэтическую сразу же на себя примеряет, то поэту говорить с ним смысла нет никакого.

§ … / «Гении искусства уж давным-давно, увы, почили, / Новых не надо, уж больно дл и нна дорога к славе, / Помнится, один том «Дон Кихота» аж пятнадцать лет строчили! / Всё дарование ныне – оно в арт-новом творящем составе: / Абстракционизм, кубизм, чучело козы, что запихали в автошину, / Кучка изрезанных презервативов и морда коровы в дерьмовой оправе, / И унитаз, что насажен на двухметровую ржавую пружину – / Нет гению места в безумно-модерном-дерьмовом анклаве, / Где сиська – Олимп, п…а 7 7 Кстати, напрямую вписать в стихотворение это пятибуквенное нецензурное слово даже рука дворника не смогла, ну, никак; рука человека знающего, между прочим, матерную лексику в неоспоримом совершенстве – не далее, как вчера, с одним боцманом Лузга тягался, и заткнул излишне возомнившего из себя корабельного похабника так же легко, как побеждает первоклассник, по части знания таблицы умножения, опрометчиво дерзнувшего дошколёнка. же – есть нимб!» (Лузга М.И.) … старик Спиноза, к счастью, оказался дома. Даже стучать не пришлось, дощатая, ещё советских времён дверь с таким же единственным древним замком, была приоткрыта. На вошедших в квартиру просителей Бенедикт Петрович внимания не обратил ни малейшего. Ни сразу, ни потом. Городихин даже набрался смелости и достаточно громко кашлянул.