Михаил Яценко - Приобщение

Листок, конечно, ни при чем,
Когда былое мы влечем.
Тогда и он – осколок мира,
Нехватку охры восполняет,
Как солнце, капая с пломбира,
На белизну октябрь меняет.

Да, мы вдвоем, в глуши трактира:
Я, фрак укравший у теней,
И он – подобие сатира —
Притих на внутренней стене.

Красноречивое молчанье
Для нас – любимый закусон,
Коль истина между свечами
Дыханью вторит в унисон.

В своей тоске он одинокий,
Но я в попутчики гожусь
И молчаливые намеки
Как пиво снова освежу.

Опять вдвоем в трактирной смеси
Нас окунают в дежавю.
Как он поклон луне отвесит,
Я разрыдаюсь и убью.

Ту тень, что на стене трактира
Мне сложно все-таки унять,
Ведь он – подобие пунктира,
Как слепок с бывшего меня.

Март с ноябрем опять скрестили,
И он надежду вкоротил.
Друг друга мы уже простили,
Остался тлеющий фитиль,

И запах еле уловимо
Давно застиг на рукаве.
Убрать его – попытки мимо,
Он скрасил мой двадцатый век.

Как долго мы его растили —
На продолженье нету сил!
Март с ноябрем опять скрестили,
И он надежду вкоротил.

Не рассказал ты сон, и он пропал,
И ночь поэтому, наверное, пустая,
Как к пересохшему источнику тропа,
Что медленно и прочно зарастает.

А этот сон пока лишь только твой
И посещает он тебя из мести.
И если ты рискуешь головой,
То, не проснувшись, все-таки воскресни.

Сон, что в сознанье теплится чуть-чуть,
Ты отпусти – в другом он проявится,
Тогда не надо двигаться к врачу,
А ты узнаешь, сколь доступны лица.

Ты рассказал свой сон – почти как явь,
И он поэтому не сгинет, не растает.
Собрав в потустороннем столько «Я»,
Ты доказал: жизнь штука непростая.

Разделенное на тысячу персон
Будущее все же одиноко.
Где тот вздох, попавший в унисон?
Где тот взгляд единственный, глубокий?

Распиаренное среди многих лиц
Будущее все же прячется до срока,
Не прощая всяких небылиц,
Пробивая нужную протоку.

Исковеркано на тысячи кусков,
Будущее заполняет нас без спроса
И, лишая прошлого оков,
Скуривает вместо папиросы.

Как быстро охладела роща, —
Который день раскалена.
Теперь бокал беру наощупь,
Чтобы распробовать вина

Перебродившего, но все же
Седой уютный полумрак
Я тостом даже не тревожу,
Я выпиваю просто так.

Здесь не бывает опозданья,
Один на шарике сижу.
Факт остыванья мирозданья
Фиксирую, хоть взгляд пожух.

Свет ускользает из ладоней,
Во тьме теряя свою спесь,
Кулисы дня внезапно сдернет,
И ты хоть окна занавесь,

Но не поймешь, как краски гинут,
Не приняв компромисс зимы,
То, что считал осенним гимном —
Палитра, взятая взаймы.

А шарик, подо мной сдуваясь,
Уже не может унести
В людские иль морские дали,
Дабы вопросы упростить.

Те, что родились этим летом,
А к осени спать не дают
На голом шарике на этом,
Что обещал земной уют.

И я на шарике подвинусь,
Когда прислонишься, дрожа.
Цветного мира половину
Я попытаюсь удержать.

Теперь – сквозняк, и нету мочи
Прикрыться рощей как тогда,
Ведь сохранялись только мощи,
Над ними звонкая звезда.

Прогнать друзей, купить собаку,
Обет молчания – на год,
Двадцать восьмого мая плакать
В обнимку с памятью нагой.

Да скорректировать планеты,
Чтоб после слез – уже снега,
И на вопрос: «Что, счастья нету?» —
Уж не банальности слагать,

А демонстрировать во взгляде
Намек на качество дорог,
Которые успел погладить,
Или других предостерег…

Тот, кто бывал вместо врача,
Берег меня еще вчера, —
Ушел он, крылья волоча
И взгляд свой пряча.

Да, я рубил почти с плеча —
Мол, дружба не всегда права,
Но коль уходишь хохоча,
То кто же сможет врачевать?

И кто способен помолчать,
Когда подобие свечи,
Не воплотившейся в очаг,
Кричит…

Поизносилась одежка и обувь
По тротуарам, ступенькам и лужам.
Хоть ты стремишься заглядывать в оба —
Истина глубже.

И на ветрах полиняла фуражка,
Десятилетиями с плешью срастаясь,
И не от голого тела мурашки —
Правда простая,

Та, что таилась давно в закоулках,
Там своего череда дожидаясь,
Что посещала то тихо, то гулко.
Нет, не растает…

Паук из наших тел под потолком
Еще живой, но двигаясь к рассвету,
Он умирает в кофе с молоком,
Другие порождая силуэты.

Они же, проявляясь в темноте,
Как предсказанье на кофейной гуще,
И эта поглощающая тень
Есть проявленье сути всемогущей.

Те все в нездешней маются тоске,
Конечности мечтая приумножить,
И принимают кофе в молоке
Как ностальжи былой телесной дрожи.

Ностальгическое фото:
Я в студенческой поре,
И еще за кадром кто-то
Улыбается на треть,

И цветы на заднем плане,
Солнце вляпалось в зенит.
В сад чужой бесенок манит,
Колокольчиком звенит.

СССР и пахнет чаем,
Кто-то в белом с кипятком.
И часы пока в начале,
Хоть ангинный мучит ком.

Это… Это ком нездешний,
Он внезапно забил дух —
Переспелые черешни
Я ей в тенниску кладу.

А потом, с судьбой играя,
Окровавленную грудь
Демонстрирует нагая —
Здесь не ты, а я умру!

Я в степи, раскопки, скифы
И беременный «Зенит».
Археологи-сизифы
Расслабляются в тени.

Вновь Россия пахнет кофе,
Кто-то в белом со шприцом.
Фото плачущего в профиль,
Что-то сходное с отцом…

Тебе хороший сон приснился:
Опять ты маленький, нагой,
И ты лишился даже СНИЛСа,
При этом ты не гей, не гой.

И ни сейчас, ни в перспективе
Тебя не будут цифровать.
В том человеческом активе
Узнаешь ты отца и мать.

Какой же классный сон сюрпризный!
И ты его побереги,
Ведь там нет места укоризне,
Там все всегда и с той ноги.